Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник) - Водолазкин Евгений Германович Страница 38

Так и сидел, свесив ноги… Некуда спешить. В мобильнике вся жизнь была — как у Кощея Бессмертного в игле. Не Бессмертный теперь! Жизнь закончилась. Все осталось… в ушедшем году. Мобильник, в общем-то, жалко… как и всю мою ушедшую с ним жизнь. Но, видимо, время наше пришло! Я сник.

— Так-так.

Пересел за стол. Мобильник, конечно, был уже частью тела, но… не последней же. Все остальное при мне! Со скрипом раскрыл ноутбук. Я, помнится, кому-то обещал рождественский рассказ? Вчера не сложился. Но ведь сегодня наступило! Мало ли чего в жизни было со мной… и все пригождалось. Была сама жизнь. Особенно до того, как наступило это засилье мобильников. И автомобилей. Но должно же еще что-то происходить!

В окошко глянул… И застонал. Еще вчера вот тут, под окном, занимая парковочное место, стояла снежная баба с носом-морковкой. И я, помню, обрадовался: есть еще в людях душа! Парковочным местом пожертвовали!.. Нет в людях души. Бабы нет. В лучшем случае — на помойке. Без головы… И снова стоит на парковочном месте железный конь, накрытый чехлом!

— Работать! Работать! — Я стучал кулаком. Вино в бокале морщилось. Вспомним прошлое Рождество.

Она шла типичной походкой манекенщицы, бодая бедрами воздух: глаз не отвести!

О! Тормознули вместе с ней: вагон третий! Вот это да!

— Девятнадцатое, — буркнул проводник, разглядев ее билетик и даже не взглянув на нее. Схватившись одной рукой за поручень, она гибко втянулась внутрь и — тут не было никаких сомнений — обернулась и улыбнулась! Сунув свой билет проводнику, я устремился за ней… Забыл, что буркнул этот толстяк, запихивая мой билет в кармашек своей сумы. Двадцать первое? В одном с ней купе? Не может быть! Я поравнялся с дверью, возле которой темнели в рамке цифры 19–22, затаив дыхание, заглянул в щель. Изогнувшись, разметав длинные волосы по плечам, она устанавливала свой крохотный рюкзачок на верхнюю полку, а на нижней, обалдело уставясь куда-то в район впалого ее живота, на двадцать первом месте сидел лысый лопоухий интеллигент, безвольно что-то лопоча вроде «…пожалуйста… разумеется…». Господи! Как же мне не везет! Лопоухому — счастье. Будет лопотать вместо того, чтобы сразу, энергично «под микитки»! Иди… твой номер тридцать первый. Ну — ясное дело! — последняя дверь возле туалета. Дверь с глухим визгом отъехала… О, вот это твой вариант!

Худой, как палка, военный в чине капитана, лишь злобно глянувший в ответ на мое вежливое приветствие, прильнувшая к нему сдобная жена с гладкой прической, грустно кивнувшая мне в ответ. Весь проход занят громадным чемоданом, обвязанным веревками.

— Извините, это ваш чемодан?

Взгляд капитана был яростно устремлен куда-то вдаль — слов моих он явно не слышал. Жена кивнула наверх.

— А вам что, мешает? — свесился злобный старичок.

Я криво уселся. С трудом задвинул дверь, глядел в тусклое зеркало, идиотски подмигивая сам себе. Ничего! Стянул с верхней полки скатанный матрац, шерстяное одеяло, стреляющее в полутьме зарницами. Расстелил… Ничего! Как говорила моя бабушка: Христос терпел и нам велел! Ничего. Будет другая манекенщица… в другой жизни… Ничего!

Я потянулся к ночнику.

— Не включать! — вдруг рявкнул военный.

Словно от тока, я отдернул руку.

— Извините, — испуганно глядя на мужа, пробормотала жена.

Ну и соседушки! Пружины между вагонами заскрипели, рябые прямоугольники света, вытягиваясь, поползли по купе. Поехали. Я крутился так и сяк, пытаясь пристроить ноги… ложиться вроде пока что невежливо, раз напротив не спят. Буду тащить свой крест.

— Извините, — несколько осмелев, но все же поглядывая на мужа, заговорила женщина, — но, понимаете, такая ситуация… Десять лет с Виктором на Севере… от лейтенанта до капитана. Теперь — академию закончили. Думали — хоть теперь в город! Опять в тундру! Простите его…

— Ну конечно, — пролепетал я.

Перед очами моими вдруг свесились ноги в слегка спущенных носках, задергались, заелозили — старичок с верхней полки торопливо подтягивал порты, явно спеша спуститься, принять участие в душевном разговоре — как же без него?

— А я вот пять лет безвинно отсидел! — проговорил он, оказываясь рядом.

— Интересно! — проговорил я. И сразу вспотел… Что значит — «интересно»? Не то, наверное, слово?

— Да уж интереснее некуда! — уцепился старичок. Он вытащил из шаровар платок, долго утирал губы, готовясь к рассказу.

Ну что же… я приготовился слушать… нести свой крест. Но хоть бы дали его спокойно нести! Дверь со скрипом отъехала, и явился проводник. Ни здрасте, ни извините! Он молча уселся, потеснив женщину. Все молчали. Он считал, что пояснения излишни, что все и так должны знать, зачем он пришел. Женщина, засуетившись, вытащила деньги… Ах да — за белье!

— Сколько уже теперь-то? Десять? Ох, мать ети! — бормотал старичок.

Я молча протянул деньги… Новая заморочка: проводник почему-то их не брал, даже не поднял руки… В карман ему, что ли, надо засовывать?

— Билет, — безжизненно произнес он.

— Но я же вам отдал его!

— Ты на каком месте сидишь?

— На… тридцать первом, — на всякий случай глянув на бирку, ответил я.

Он молча раскинул свою переметную суму, показал — в кармашке с цифрой «тридцать один» билета не было!

— Ну?..

— Я точно вам отдал билет!

— Ну так где же он?

— Не знаю… Может быть, мимо сунули?

— Я мимо не сую! Собирайся — на первой сойдешь.

— Не собираюсь.

— А это мы поглядим! — Проводник удалился.

Господи! Почему все наваливается на меня? «Агнец, берущий на себя все грехи мира»? С какой стати?

— …Так вот, — выдержав паузу по случаю постигшего меня горя, старичок продолжил. — Как было: брат приехал погостить ко мне. Так?

— Наверное, — неуверенно пробормотал я.

— Поехал уже его провожать. Ну выпили маленько, конечно, на ход ноги…

Пауза. Чувствую, он рассчитывает рассказывать всю ночь!

— Ну… дальше! — пытался как-то взбадривать его.

— Ну закемарили в зале ожидания…

«Это просто какая-то „Война и мир“! — подумал я. — Будет ли покой?»

— Проснулся я, чувствую — хочу курить. А в зале не дозволено. Пойду, думаю, на лестницу… и прихвачу с собой братнин чемодан, чтоб не сперли. Спал, пузыри пускал… брат-то.

— Понимаю.

— Вышел с чемоданом на площадку, только задымил — тут же хватают! Не братнин чемодан оказался. Чужой!

— И что же?

— Пять лет! — проговорил он.

— Ну как же? — тут я даже взбеленился. — Надо было… все объяснить!

Дверь в купе с визгом отъехала.

— Ну давай… коли можешь… объясняй им! — вздохнул старикашка. Проводник появился, и не один.

Я с отчаянием глядел на «пришельцев» — два амбала-омоновца с сонными равнодушными мордами.

— Выходи! — просипел омоновец.

Я вышел в коридор и сразу оказался между ними, как в тесной расщелине. Один был усат, усы его свисали надо мною, другой был безусый, зато непрерывно жевал, челюсть его ходила туда-сюда.

— Ну… какие проблемы? — проговорил жующий.

Пятнистые их комбинезоны были сплошь утыканы какими-то наклейками, эмблемами, бляхами, полученными, видимо, за смелость в борьбе с нами.

— Никаких проблем!

— Где билет?

— Отдал проводнику.

— А почему ж у него твоего билета нет?

— Понятия не имею.

— И бабок нету?

Я покачал головой.

— Собирайся!

Я вернулся и стал собираться.

Что же делать? Господь терпел — значит, и нам велел.

— Одним горохом питаюсь! — старик горячо обращался к военному с супругой. — Во, горох, — он пнул ногой чемодан. — Брату везу.

Все люди страдают, и часто — несправедливо. Почему ж для меня должно быть исключение? Я натянул плащ, кепку. Вагон, притормаживая, крупно затрясся. Мы въехали под гулкие желтые своды…