Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава Страница 25

В ужасе просыпаюсь и сажусь в кровати. Поэт нащупывает в темноте, кладет на меня руку.

К утру выпал снег, и клумба, в которой похоронен Один, покрылась белым ковром.

Мир белый и чистый. Как сон. Как давно ушедшее воспоминание.

— Весенний снег, — говорит поэт.

Поэт собирается уйти с работы ночным сторожем и устроиться корректором в газету, как Эгир Скальдайокуль.

Он лежит в кровати с подушкой на голове. Я приподнимаю подушку, и он жалуется на головную боль.

— Я устал писать по ночам, Гекла.

Он садится и смотрит на меня.

— Правда в том, что мне не приходит в голову, о чем писать. Никаких идей. Меня ничего не волнует. Ты знаешь, что значит быть обычным? Нет, ты не знаешь. На твоих страницах течет бурная река жизни и смерти, я же лепечущий ручей. Мне невыносима сама мысль о том, что я средний поэт.

— Ты пьян?

— Будь так добра, поделись со мной словами из твоего рога изобилия. Твоими отточенными словами, они как камнепад, который обрушивается на спящие дома.

Он снимает брюки.

— Слова избегают меня, бегут от меня прочь, с попутным ветром, как гребень черных туч. Мне всего-то нужно пятнадцать слов для стихотворения, но я не могу их найти. Я под водой, надо мной соленый, тяжелый и холодный океан, и слова не достигают берега.

— А ты не хочешь поспать, Старкад?

— Что я могу написать? Солнце встает, солнце садится? Мне нечего сказать, Гекла.

Он вытирает глаза уголком наволочки.

— Я знаю о весне под снегом, о зеленой траве, о жизни, я знаю о смерти. Но мне не дано добавить миру красоты. Я не способен к созиданию.

Он трясет головой.

— Меня никогда не издадут в кожаном переплете.

После краткой паузы он вдруг говорит:

— Теперь, когда Одина нет, мы могли бы, наверное, есть не только пикшу. Ты умеешь делать мясо в карри? Мама иногда готовит.

Когда поэт засыпает, я сажусь и пишу: слова не достигают берега.

— Так вы с запада?

— Да.

— Из тех же мест, что и Стейн? Из тех мест, где происходили события «Саги о людях из Лососьей Долины»?

— Можно и так сказать.

Издатель сидит за большим столом в облаке сигарного дыма и предлагает мне место напротив. На столе лежит моя рукопись.

Встречи с ним пришлось ждать три месяца. К тому же я была вынуждена отпроситься с работы.

— И вы оставили рукопись в коробке из-под обуви?

— Да…

— Ужасно много страниц.

Он стряхивает пепел с сигары в пепельницу и упирается в рукопись указательным пальцем.

— Хотите стать писательницей?

Он не ждет ответа.

— Трудно определить жанр. Ни деревенский роман, ни городской.

Он листает стопку бумаги.

— В смелости и решимости вам не откажешь. Я бы, честно говоря, подумал, что его написал мужчина…

Он задумался.

— Структура тоже необычная, собственно, напоминает паутину… Можно даже говорить о сетке вместо сюжетной линии…

— Сознание — это сеть…

Издатель рассеянно улыбается и вынимает изо рта сигару.

— А этот юноша в романе, он ведь гомосексуал?

— Да.

Некоторое время он молчит.

— Такое трудно публиковать. Они пристают к детям.

— Он этим не занимается…

Издатель бросает на меня быстрый взгляд, затем откидывается на спинку кресла и выдыхает сигарный дым.

— Суть в том, что ваш роман слишком отличается от того, что мы издаем, чтобы мы могли его издать… Кроме того, у нас в плане на осень стоят мемуары преподобного Стефана Паульссона.

Он улыбается.

— Время сознания еще не пришло.

Он встает и ходит по кабинету.

— С другой стороны, вы дарование, природное дарование в своем роде. Величественная Гекла…

— Я это уже слышала.

— Птичка нашептала мне, что вас уговаривали выйти на сцену в «Мисс Исландия», а вы отказались?

— Совершенно верно.

Он идет к двери и открывает ее. Ждет молодого поэта с рукописью первых стихов.

Скрипит снег, и дыхание белым паром вырывается в холодный воздух. Светает. Я думаю о папе, о том, что тот мог бы сказать.

Предполагаю, что он сказал бы одно из двух.

Либо: я ожидал, что ты присоединишься к гордым женщинам наших краев, Гекла.

Либо: «Сага о людях из Лососьей Долины» не была деревенским романом.

Прорубь на озере увеличивается день ото дня. Однако я решаю испытать, выдержит ли лед женщину с рукописью в коробке из-под обуви.

Слышится голос гуся.

Подруга медленно допивает кофе, проводит три круга чашкой над головой и ставит на край плиты.

Ребенок сидит на полу и играет с котенком.

— А я встречалась с издателем.

— Он собирается издавать твою книгу?

— Нет.

— И что сказал?

— Сказал, что она слишком отличается от того, что пишут его авторы, и поэтому издать ее он не может.

— Он не почувствовал метель пушицы?

— Нет.

— И солнца, которое лечит раны? Никакой сумеречной росы, обволакивающей тоску?

— Нет.

Некоторое время я молчу, подруга тоже.

— Я не могу не сочинять, Исэй. Не могу утратить этот нерв. Это моя линия жизни. Больше у меня ничего нет. Сила воображения — вот все мое богатство.

— Ты поэт не сегодняшнего, а завтрашнего дня, Гекла. Разве не об этом говорит твой папа? Ты родилась слишком рано.

Она встает и подходит к окну. Живот у нее заметно вырос.

— Помнишь женщину из соседнего подвала, о которой я рассказывала?

— Да.

— На выходных она утопилась в море. Мне продавец рыбы рассказал.

Я и сама понимала, что у нее не все в порядке. Пять месяцев живут, а штор на окнах так и нет. Слышала, она лежала в психушке. После рождения четвертого ребенка перестала готовить и целыми днями плакала. Ей было двадцать три года, старшему мальчику семь. Ее сестра заберет двух младших детей. Ее муж привел новую жену, но взять детей она не может. Старших мальчиков отправят в приют.

Подруга поворачивается и идет ко мне.

— Помнишь, Гекла, как мы с тобой катались на коньках? Ты впереди, я за тобой, сквозь лед пробивались пучки желтых травинок. Тогда еще не приехала бригада прокладывать электролинию и все было впереди.

Она опускается на стул и смотрит на свои руки, на открытые ладони.

— Сегодня утром в окно подвала проник первый луч солнца за пять месяцев. Перед тем как уйти, я недолго посидела с лучом на коленях, с ладонями, полными света.

Птицы заполняют озеро, и уже недолго ждать, когда день сравняется с ночью.

Когда я возвращаюсь домой, поэт лежит на кровати, приложив радио к уху, и слушает новости.

Главная новость дня: прилетела ржанка…

Он выключает радио и хочет знать, где я была.

— У Исэй.

Он садится.

— Мы не можем больше так жить. Варить картошку в той же кастрюле, что и рыбу.

Говорит, что скоро освободится комната с мини-кухней. Что можем также снять двухкомнатную квартиру.

— Нам нужно жилье, которое ты сможешь сделать уютным. Обеденный стол и скатерть. Что ты на это скажешь, Гекла?

Я стою у окна, черный дрозд, умывшись в желобе, чистит перья, крылья как сложенный зонтик.

— Мы могли бы поехать на автобусе на Полятинга и несколько дней пожить в палатке у озера. Заниматься тем, что делают все влюбленные пары, — предлагает поэт.

Он смотрит на меня.

— Мы могли бы даже заказать такси. Я бы взял напрокат палатку с резиновым дном и спальники, покупали бы еду и напитки в «Вальгалле». Могли бы обручиться.

Он задумывается.

— Я бы, вероятно, смог снять летний домик. Мы сидели бы бок о бок и писали, читали, вдыхали запах растений. Ты могла бы ходить по воде. Как это тебе, Гекла?

Ночью я встаю и вставляю новый лист в каретку.