Летние истории - Каваками Миэко Страница 14

Однажды Кю-тян заглянул к нам в бар, когда там не было ни одного посетителя.

Хозяйка тоже куда-то отлучилась — наверное, позвонила приятельнице из соседнего бара и пошла туда переманить парочку клиентов. Других хостес не было, Макико тоже, она тогда была занята в ресторане. Так что мы с Кю-тяном пусть ненадолго, но остались наедине. Мама тогда еще нормально себя чувствовала — получается, мне было лет двенадцать.

— Х-хозяйки нет? — спросил или даже скорее констатировал Кю-тян.

— Думаю, она скоро вернется, — ответила я.

Я открыла бутылку, налила ему стакан пива и поставила на стойку. Со сбивчивым «с-спа… спасибо» Кю-тян осушил стакан чуть ли не залпом, и я налила ему еще. Он снова повторил: «С-спа… спасибо», а потом, немного помешкав, присел на круглый табурет, стоящий рядом с одним из диванов для посетителей, — обычно на этом табурете сидели хостес. Растянув рот в своей обычной не то улыбке, не то ухмылке, Кю-тян бережно сжимал двумя руками маленький стакан. В баре было пусто и так тихо, что мне даже стало жутковато. Такое чувство, что стены, диваны и подушки, словно губки, впитывали тишину, которая рождалась из нашего молчания, и постепенно эта тишина разрасталась, надувалась, угрожающе надвигаясь на нас со всех сторон. Но мы все равно молчали. Даже телефон молчал вместе с нами и не звонил.

Некоторое время спустя Кю-тян, все так же запинаясь, еще раз поблагодарил меня за пиво, повесил гитару на плечо и пошел к выходу. Но уже возле самой двери он вдруг резко остановился и, немного постояв так, обернулся ко мне. У него был такой вид, будто ему в голову пришла просто потрясающая идея.

— К-как насчет с-спе… спеть? — пристально глядя на меня, предложил Кю-тян. В глубине его крошечных глаз будто вспыхнули маленькие искорки.

— Спеть? Кто? Я? — растерянно переспросила я, и Кю-тян утвердительно указал на меня подбородком.

Расплываясь в еще более радостной улыбке, в очередной раз демонстрирующей его редкие зубы, и приговаривая что-то вроде «песня-песня!», он перехватил гитару так, что гриф оказался выше его плеча, и с наслаждением прошелся пальцами по струнам. Из кармашка на груди растянутой рубашки поло Кю-тян вытащил маленький свисток и, свистнув в него несколько раз, проворно настроил гитару.

— Соэмон! Точно, пусть будет Соэмон, — объявил он, прикрыл глаза и начал играть вступление, то ловко останавливаясь в нужном месте, то делая мелодичное вибрато.

Смущенная и ошарашенная таким стремительным развитием событий, я только беспокойно переминалась за стойкой с ноги на ногу. Но Кю-тян уверенно кивал мне, будто задавая такт. «Все хорошо, все получится», — ободряюще улыбался он, доигрывая вступление. А во мне нарастала паника. Не могу же я вот так взять и запеть! Тем более под гитару! Все во мне этому противилось. Однако мой голос улучил момент и сам проскользнул наружу. Слова «Соэмон-блюза», который я уже миллион раз слышала у нас в баре, но сама ни разу не пробовала спеть, неуклюже и неловко вырвались у меня изо рта.

Кю-тян внимательно вслушивался в мое спотыкающееся пение и каждой нотой своей гитары заботливо обволакивал звуки моего дрожащего голоса. «Да, вот так, вот так!» — широко улыбался он мне, подстраивая ритм. Понимающе кивал, когда я тушевалась, забывая слова или не попадая в ноты, и растягивал очередной аккорд, давая мне возможность выкарабкаться. В очередной раз забыв текст, я на секунду останавливалась, но потом спохватывалась: неважно, пой дальше. Я смотрела только на Кю-тяна, который, казалось, играл не только пальцами, а всем своим телом, и выводила слово за словом, стараясь следовать за его мелодией.

Когда благодаря Кю-тяну я с грехом пополам дотянула «Соэмон-блюз» до финальной строчки «Покажи мне еще раз свою улыбку», он широко распахнул свои маленькие глазки, торжественно увенчал мелодию несколькими красивыми аккордами и заулыбался во весь рот: «Молодец, молодец!» А потом еще и принялся мне аплодировать. Мне было так неловко, что я, почувствовав, как заливаюсь краской, прикрыла ладонями щеки. Но Кю-тян все хлопал и хлопал. Охваченная смесью стеснения, стыда и восторга, я неловко хихикнула и налила ему еще пива.

— А от чего он умер? От болезни?

— Нет… Неудачно под машину бросился. — Макико шумно втянула носом воздух. — Все знали, что последние несколько лет у него со здоровьем было не очень, и в барах он почти перестал появляться. Где же я его видела в последний раз… А, помнишь «Розу»? Ну, кафе «Роза», рядом с метро. Иду, вижу, возле кафе кто-то стоит, присмотрелась — Кю-тян. Такой маленький, худенький, я прямо глазам своим не поверила. Он всегда был тощий, но тут как будто совсем высох… Хотела подойти спросить, как у него дела — так давно его не видела, — да не успела, он куда-то ушел…

— Он был с гитарой?

— Нет, вроде без, — отпив глоток пива, вспомнила Макико. — Ну и вот, а несколько месяцев назад… кажется, в конце мая, поздно ночью… произошла авария на дороге, рядом с «Хорю». Ну, китайская забегаловка, мы с тобой часто туда ходили, помнишь? Вот прямо перед ней. Кю-тян погиб на месте. Мы потом разговорились с одним из наших посетителей, так он, оказалось, видел Кю-тяна в «Хорю» за два часа до аварии. Еще удивился, тот давно туда не захаживал. Говорит, все было как обычно: Кю-тян улыбался, пил пиво, ел с аппетитом… А потом вот… Видимо, что-то у него пошло не так.

Из динамиков телевизора донесся громкий хохот. Я ухватила палочками уже слегка остывший пельмень и положила в рот.

— Удивительно, что у него был аппетит, при таком-то здоровье. Ну хоть напоследок поел хорошо… — сказала Макико.

Мидорико, похоже, к нашей беседе интереса не испытывала — она все так же, чуть вытянув шею, следила за происходящим на экране. В памяти мелькнуло лицо Кю-тяна и сразу же исчезло. Потом перед глазами вновь возникла его бугристая голова, похожая на картофелину, и как он сидит на табурете, аккуратно сдвинув маленькие колени и сжимая двумя руками стакан. Нам принесли паровые пирожки, которые выбрала Мидорико. Смутно белеющие в бамбуковой пароварке, круглые, пропитанные влагой и теплом. Глядя на них, я почувствовала, что слезы жгут мои глаза изнутри. Я уселась ровнее, выпрямила спину, сделала глубокий вдох и бодро воскликнула:

— А вот и наши пирожки! Попробуем-ка их!

Переложив один из пирожков к себе на тарелку, я кивнула Мидорико, предлагая последовать моему примеру. Та кивнула в ответ и, выпив глоток воды, уставилась на пароварку. Макико тоже взяла себе пирожок. Наконец и Мидорико откусила маленький кусочек белоснежного теста, и тотчас напряжение, витавшее над нашим столиком, испарилось будто само собой. Как бы закрепляя это ощущение, я залпом допила свое пиво и заказала еще. Вскоре принесли лапшу из тофу, лапшу в белом бульоне, блюда из кальмаров, и наш столик оказался весь заставлен едой. К голосам из телевизора добавился целый оркестр звуков: мы пережевывали еду, пили воду из стаканов, тарелки звенели, стукаясь друг о друга…

Улучив момент, Макико заговорила с официанткой: «Знаете, а мы с дочкой из Осаки приехали!» Та любезно подхватила: «О-о, а из какого района?» — и у них завязался оживленный разговор. Мидорико с удовольствием ела пельмени, к которым до этого даже не притронулась. Мы с Макико обменивались восторженными возгласами: «Ой, как вкусно!»; «И это!». Она тоже заказала себе вторую кружку пива. Заметив, что Мидорико улыбнулась в ответ на какую-то мою фразу, я попробовала разговорить ее:

— Слушай, а вот по вечерам, когда мама на работе, ты чем обычно занимаешься?

Вытащив маленький блокнот, девочка написала: «Делаю домашку, смотрю ТВ, потом ложусь спать — и уже утро».

— Ну да, Маки же уходит часов в шесть и к часу ночи уже приходит. Наверное, время быстро пролетает… — продолжила я.

Мидорико кивнула в ответ и отправила в рот кусок теста от пирожка, который уже успела разломать на тарелке.

— Как же мне здесь нравится! — протянула Макико, воодушевленная приятным разговором с официанткой. Затем торжественно откашлялась и обвела нас с Мидорико заговорщическим взглядом: — Я, когда прихожу с работы, в первую очередь всегда делаю одну вещь. Угадайте какую?