Путь к вершинам - Геннадий Петрович Исаков Страница 24

Он спешит сегодня, за три квартала услышав рокот бульдозера на стройке. Там из бетонных плит, похожих на вафли, складывают дом. А еще за углом ремонтируют канализацию, колесный трактор с ковшом позади, тужась, вгрызается в мерзлую землю. День зовет и столькое обещает!

— Вжж!.. Врр!..

Это не шмель и не собака. Это Винтя вообразил себя грузовиком, несется по тряской дороге. А через минуту он уже — самолет, покачивает разведенными в стороны руками, ныряя в облаках.

Тридцать три превращения и происшествия с ним в один день — всего лишь норма. Если не случается ничего чрезвычайного, взывающего к нашим охладительным беседам. На переменках в школе так набегается, что от него весь урок пар валит. Что хорошего — жить вразвалочку! Земля вращается вокруг него, как пущенный враскрутку глобус. И позавтракать некогда…

У подъезда он столкнулся с Ленкой, остановил ее.

— Ленк, а Ленк, ты со мной водишься?

— Вожусь, — ответила она, откусывая булку с маком.

— Водишься? — повторил он, приняв безразличный вид и чертя ногой снег.

Она наконец поняла и протянула ему неоткусанный край булки.

— Я тебе, может быть, клешню краба подарю, — пообещал он с набитым ртом.

— А зачем она мне? — простодушно осведомилась Ленка. — Крабы страшные.

— Они только в океане водятся. Большие. А ходят боком и на удочку не ловятся, — сказал он значительно.

— Я котенка хочу, — вздохнула Ленка. — У нас был, мы его Мурзой звали. Вчера в гости ушли, а дверь на балкон открытой оставили. Он, наверно, и спрыгнул с балкона. Мне его жа-алко.

Винтя нахмурился.

— В подвале смотрела? Я фонарик у ребят спрошу и поищу.

Он уже на ходу обернулся, крикнул озабоченно:

— Ленк, дядя Кузьмич придет, скажи, что их ключ у нас!

И лишь тогда умчался.

2

Телефон отфыркивается, заливаясь долгими трелями, а потом доносит торопливое Винтино алеканье.

— Слушаю.

В трубке — смех.

— Ты меня не узнаешь, пап? Узнаешь? Отчего у тебя голос… будто тебе сто сорок лет, или ты с кем поругался?

— Где ты был в три часа? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Набираю наш номер — никого, как повымерли. Уроки сделал?

— А как же! — бодро отвечает сын. — Если я звонка не слышал, значит, чистописанием всяким увлекся. Или матешей, иксами-игреками. Ты тоже ничего не слышишь, когда работа интересная.

— Вот именно — работа… Нацарапал небось, словно курица лапой. Опять учительница будет жаловаться, красней за тебя перед ней.

— Не, я чисто нацарапал, написал то есть!

— Я же отсюда вижу, что с ошибками и кляксами.

— Есть одна, — помолчав, кивает Винтя на том конце провода. И уточняет: — Клякса. Переписать?

— Да, пожалуй, но… ты это лучше с мамой реши, она домой раньше придет.

— Ладно, — без энтузиазма соглашается Винтя. — А мы сегодня в войну играли. Грибан командиром был. Он меня в разведку посылал! С Женчиком, но я его не взял.

Вот, вот. Ему до четырех часов было велено заниматься уроками и только уроками. Чей приказ важнее, мой или Грибановского? На ласковый голос после этого рассчитывать не стоило. Да еще обманывать пытается. Развинтился совсем. Доберусь я до их компании!

С Грибановским беда. Надо же было сыну подружиться с ним! Есть приличные, серьезные или умеренно легкомысленные мальчишки, но с ними, оказывается, скучно… После нашего новоселья в этом доме Винтя впервые вышел во двор — и вернулся без шапки. Грибановский забросил ее высоко на дерево, нам пришлось-таки потрудиться, сбивая ее оттуда. А злодей стоял поодаль и хихикал.

Этот десятилетний Опенкин-Мухоморский — заводила всего, что творится ребятней во дворе. Если сильно разволновались бабки на скамеечке, значит, он опять отличился. В одной из подвальных клетушек оборудовал штаб, натащил туда разной замечательной дряни. Скажи он, что на головах надо ходить, — любой пойдет, не задумавшись.

Единственный раз на его авторитет было совершено покушение. Неудачное, разумеется. С Грибановским вздумал тягаться Женчик, подумать смешно.

Женчику, несчастному кудрявому толстяку из третьего подъезда, подарили велосипед. Они есть почти у всех, но этот — новый, надо же испытать его и оценить качество: вдруг обнаружатся скрытые дефекты! Грибан по-хозяйски потянулся к велосипеду, однако Женчик вильнул и укатил. Пыхтя, в заносчивом одиночестве носился по асфальту.

Это был непорядок. Того и гляди, завтра кто-нибудь не поделится яблоком или зажмет три копейки на газировку. Меры следовало принимать немедленно.

На другой день я стал свидетелем такой сцены. Женчик с ревом, напоминающим сирену, пронесся по двору. Прежде чем скрыться в подъезде, он торопливо грозил кому-то кулаком.

Без Грибановского тут, разумеется, не обошлось, рука чувствовалась опытная. А Винтя упорно соблюдал конспирацию. На расспросы отвечал невпопад, заговаривая про вчерашнюю погоду или — что нужно было золотыми буквами вписать в историю — про невыученные уроки. Он уже начинает жить какой-то собственной жизнью, его учат не только родители и школа.

Потом он выдвинул такую версию: Женчику сказали, что без номера автоинспекции на велике кататься нельзя и, мол, о нем уже заявили в милицию, его песенка спета… Но в действительности было, кажется, что-то другое. Правда, Винтя божился, что Женчика никто пальцем не тронул и колеса ему не переломали. А сомневаться в его клятвах у нас не принято.

Во всяком случае, операция принесла желаемые плоды. Возвращаясь с работы, я увидел, что юное население двора выстраивается у третьего подъезда. Кто-то уже разгонялся на велосипеде, спицы которого весело поблескивали, и старался как можно сильнее врезаться в забор.

У Женчика был страдальческий вид. Но он держался, пытаясь не показывать, что ему жалко или что еще там подобное. Даже покрикивал на малышей:

— Соблюдайте живую очередь!

Грибановский сидел на крыльце и ковырял штукатурку, зорко контролируя обстановку. Он выглядел полководцем, выигравшим трудное сражение и пока не знающим, за что взяться еще.

3

Недавно, всего лишь вчера, была осень.

С тополей облетали жесткие листья. Они срывались не от налетевшего ветра, а сами по себе, от старости. Щелкая по веткам, вертолетиками спускались на землю.

Осень — это желтое и багряное вместо зеленого над головой. И еще голубое, там, где его не было видно сквозь сплошную завесу листвы, а теперь прибавляется не по дням, а по часам. Осень — это когда неба становится больше.

Листья, словно перешептываясь, печально шуршали. Впрочем, почему печально? Они прожили жизнь короткую, но полную тревог и звонкой радости, а значит — счастливую. И конец приходит к ним в головокружительном полете, как у отсветивших звезд…

На дороге укладывали асфальт. Разглаженный катками, он становился похожим на лед. Лед не бывает горячим и черным, но асфальт все равно похож на него!