Родной угол - Георгий Николаевич Саталкин Страница 11

Точно во хмелю было, преобразилось, другой получило смысл. Даже тот факт, что поселок строился по какому-то особому экс… это самое, в общем, — Федор Филиппович, прицельно сощурив один глаз, расставил толстые пальцы в чашу и повертел ею — по важному, словом, проекту (и не достроили! Оказалось: проект неправильный), — даже этот факт, расцвеченный прищуром глаза, колыханием чаши, сотворенной из пальцев, вдруг приобрел в ту минуту какой-то глубокий и необычный смысл, имеющий тайное отношение и к нему, Федору Филипповичу Серому, управляющему совхозным отделением.

Вот двухэтажный дом, толкнул его на место Федор Филиппович, нарисовали, построили. Теперь стоит пустой. Совершенно! Он хакнул, рубанув колунным ребром ладони и вспышкой расширяя глаза. После чего посмотрел на гостя своего: проняло?

Остановившись, оба с пристальным любопытством стали разглядывать двухэтажный дом под белой черепицей, его неживые окна. Для чего этот дом предназначался, теперь забыли в поселке. Летом, когда нагонят на уборку горожан, устраивается здесь общежитие — все ж таки польза.

Вот клуб. С колоннами. Видишь? Не так себе, не просто — большая культура планировалась. Клуба нет, ибо сбежала сперва заведующая, потом единицу эту вообще зарезали, теперь ссыпаем сюда зерно. И мастерские недостроены. Леонид их увидит, один фундамент стоит и буйно зарастает бурьяном. Бани нет. Да ее и не надо, не хочет народ баню эту, дома привык в корыте купаться. Что — плохо живем? Ничего подобного: живем прекрасно!

— Была такая песня, — вдруг остановился и вытянутой рукой преградил дорогу Лапшину Федор Филиппович. — Стой, дай вспомнить сейчас… Ага! «Выйди, выйди, друг, посмотри вокруг, как цветет твоя земля»… А? — подняв голову и прикрывая один глаз, проговорил гордо, и на этот раз не замечая своей гордости, управляющий. — Гляди, все гляди сам, оценивай… Ни за какие тыщи я бы нашу Пятку не променял!

IV

С горьким наслаждением, точно за распутным и проклятым сыном своим, на которого только исподтишка, тайно и можно еще смотреть, стал Федор Филиппович вести наблюдения за Ленькой.

Вот он сидит у края стола, положив нога на ногу, волосы взъерошены, торчат, лицо красное, в углу рта дымит папироса. Серый пиджачок на нем, шелковая синяя рубашка — вполне приличная одежка, только вот расстегнута по всей груди, это нехорошо, некультурно.

С двух сторон к нему тесно подсели какие-то собеседники. Наклоняясь и заглядывая ему в глаза, с пьяной убедительностью толкуют ему о чем-то. Затем, решив дело, потянулись за выпивкой, сливая из двух-трех стаканчиков в один, и так каждому набрали по чарке, подняли, крепко чокнулись, плеща на пальцы, на тарелки и хлеб водкою, и выпили.

Ленька махнул до дна, и Федор Филиппович, видя, как завфермой Василий Иванович Донченко и шофер Ванюшка Бабич не до конца опорожнили свои рюмки, болезненно сморщился: да не пей же ты так горько, не хлещи все подряд, смотри, как умные люди делают, дурачок ты этакий.

Затем он задался вопросом: о чем может говорить эта троица? Федор Филиппович испытывал чувство какого-то детского испуга при виде той необъяснимой симпатии, какую проявляли к Лапшину многие люди. Да не какие-нибудь там забулдыги, вроде Сашки Лебедева, от которого отреклись уже все — жена, мать, дети, он, управляющий, — а вот такие, как обстоятельный Василий Иванович. Или вот Костюхов Павло — зачем он пригласил бездомную эту птицу? Что общего у него, фуражира, человека тоже определенной репутации, в прошлом тракториста, чью работу не раз украшали грамотами, с типом, который совершенно не понимает жизни и не хочет, главное, ее понимать, которому ничего, даже самого себя в ней не жаль?!

Да боже ты мой! Какие условия созданы были ему, каким невиданным старанием устраивался его быт на новом месте! В щитовом доме Лапшину была выделена комнатка. Федор Филиппович распорядился, чтоб там все чистенько вымыли, коечку поставили, застелили ее хорошенько простынями со склада, принесли туда стол, две табуретки, ведро чистое и помойное. Раздобыли даже шкафчик для посуды. Соседка Лапшина, подменная доярка Нина Ивановна, принесла две белые, в аленьких застиранных цветочках тряпки на занавески, и славно все получилось.

Федор Филиппович разнежился, точно собственное гнездо мостил, обставляя и принаряживая комнатенку. Такой мир, покой, такая сладкая озабоченность тешили душу, словно попал он в далекое свое детство, когда один раз у городских богатых родственников довелось ему в первый раз видеть и убирать новогоднюю елку и с деловитым самозабвением вынимать из пыльных коробок игрушки, вату, золотой дождь, носить их к елке и страшно серьезными глазами смотреть, как руки тети Вали цепляют к зеленым иглам стеклянного зайца.

Один раз мельком Федор Филиппович заметил: Леонид его на всю эту возню глядит какими-то пустыми глазами, или со скукой, а то и тоской какою-то. Будто не нужна была ему эта комната и забота о нем не то досаждала, не то обременяла его. Засек, а значения не придал этому факту. Какое-то привычное объяснение неблагодарности этой подвернулось тогда, и бдительность его унялась…

Вдруг Федор Филиппович услыхал, как чмокнула и со скрипом сырым отворилась дверь. Чиркнула спичка — это был скотник Равиль Шахназаров. Прикуривая в красно-восковых ладонях, он долго тыкался папиросой, его водило, покачивало, и он стучал по доскам крыльца сапогами. Наконец, удалось ему зацепиться за огонек, он прикурил — ароматно запахло табачным дымком.

Скотник был так пьян, что даже не удивился, когда перед ним невесть откуда появилась огромная фигура управляющего. С трудом Федору Филипповичу удалось втолковать, что сюда, во двор нужно вызвать хозяина дома. Шахназаров долго тушил окурок, с ненавистью втирая его в косяк. Уже весь табак искрошился, остался один мундштук, но он все терзал его и терзал.

Наконец, задирая ногу, он как в пропасть шагнул в сенцы — там загудело, ухнуло что-то, покатилось ведро, скандально дребезжа, потом сделалось тихо и долго ни звука не доносилось оттуда. Либо он там убился, либо уснул, подумал Федор Филиппович, но тут раздалась в сенях песня и вместе с нею, расставив руки, выткнулся на крыльцо Шахназаров.

Федор Филиппович не выдержал. Схватив пьяного за шиворот, он как котенка подтащил его к дверям и, еще раз твердо внушив, кого нужно позвать, втолкнул скотника в душное, шумное нутро костюховского дома. Но не хозяин появился, а заведующий гаражом, неизвестно каким образом добравшийся на Пятку из центральной усадьбы, Мишка Солдатов, и тоже оказался хорош.

Федор Филиппович сердито ему объяснил, что ничего в гараже не произошло, что нужно всего-навсего вызвать сюда Павла Костюхова и сделать это потихонечку, чтобы никто внимания не обратил на его отсутствие.