Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов Страница 10

— Ой, отпустите. Уши оторвете, говорю. Больно ведь! — стонет Миклай.

Но девушки отпускают его, только оттащив от Ануш. Потирая красное ухо, он ворчит:

— Всегда так: только остается поцеловать, как уже оттаскивают. Что вам, жалко ее, что ли? Чего бережете? Не убудет же!

— А ты чего лезешь? Что я тебе, подружка? — кричит на него Ануш. Она покраснела от борьбы, стала очень серьезной, сердитой, зло смотрит на Миклая.

— А может, будешь! Подружимся еще…

Миклай останавливается рядом с Лаврушем, тихо говорит:

— Что стоишь, не помогаешь? Боишься их, что ли? Не кусаются ведь!

Лавруш сам не понимает, что случилось с ним. Стоит и дрожит весь, прячет кулаки за спину. И не поднимает головы, чтобы другие не заметили его состояния. Уперся, как бык, ногами в землю, того и гляди развернется, вывернув клочья дерна, и… неизвестно что сделает. Такое зло взяло…

— Ты что? — почувствовав неладное, спрашивает Миклай и заглядывает ему в лицо.

— Ничего! — зло бросает Лавруш, быстро отходит и садится подальше от всех.

— Ничего не понимаю… — бормочет Миклай, разводя руками. — Девчата, я же пошутил. Вы что, шуток не понимаете?

— Нам не нужны твои шутки, — рубит сплеча Вера.

— А ты чего лезешь, дура! — кричит на нее Миклай. Он опять начинает дурачиться, опять пытается взять верх, хотя бы на словах, хотя бы оскорблением — любым способом. — Знаю тебя. Днем ты недотрога, а вечером тискаешься с парнями по углам. Не раз замечал, — и смеется через силу, оглядывая остальных, ища поддержки.

Но реакция девчат совсем иная. Вспыхнув, как порох, они враз окружили его, машут руками и бьют злыми, обидными для мужского самолюбия словами. А он стоит, разинув рот и опасаясь, как бы не бросились бить и в самом деле.

— Ну и стояла, твое какое дело…

— С тобой, болтуном, никто стоять не будет…

— Кому ты нужен…

— Уйди, чего привязался…

— Нет у тебя подружки, вот и завидуешь, цепляешься ко всем…

— Разве парни так поступают…

— Никто с тобой не пойдет…

— Ищи в другом месте…

— Только не у нас в совхозе. Все равно расскажем ей, какой ты есть…

— Может, и найдешь…

— Косоглазую да кособокую…

С последними словами девушки прыснули сначала, потом стали смеяться до упаду: катаются по земле, хлопают друг друга по спине, показывают на Миклая пальцем.

Смех разрядил обстановку, но Миклай сник, ни слова не сказал в отместку, будто бросили его на землю, завалили камнями и не может он ни вздохнуть, ни шевельнуть руками и ногами. И стоит он, прикованный к земле, смотрит из-подо лба, будто хочет пронзить всех взглядом, избить, измять в тесто, в лепешку — и не смеет.

Лавруш безучастно сидит в стороне. И не знает, что и подумать о таком вот событии. Ничего подобного с ним не случалось и не может случиться. Он стесняется девушек, не знает, о чем можно говорить с ними. С парнем можно потолковать о чем угодно, а с девушками? Не было у него подружки, нет и опыта. Хорошо: вот провожает парень девушку, бродят они до рассвета — а о чем говорить? И где столько слов набрать, чтоб растянуть беседу до утра? Понравилась ему однажды девушка, однокурсница из веттехникума. Но пока он раздумывал да прикидывал, нашелся более смелый — увел ее. И остался тогда Лавруш, как старуха из сказки, у разбитого корыта.

Был у него тогда же дружок, Альберт. Такой же почти, как Миклай. Языкастый, нахальный — натуральный бабник. Но тот умел этим пользоваться, а Миклэю его нахальство боком выходит. На словах он все может, а на деле — пустое место.

Девушки посмеялись и успокоились. Собрались в кружок, шепчутся о чем-то, посмеиваются, даже заспорили. «Боишься, не посмеешь…» — краем уха уловил Лавруш последние слова Веры. Но ничего не понял.

И вдруг Ануш смело отделилась от подруг. Подойдя к парню, она схватила его каскетку и, смеясь, отбежала в сторону. Девушки тоже засмеялись.

Лавруш ничего не понимал. Что они, довели до белого каления Миклая, а теперь за него взялись? И кто — Ануш!

А она надела на голову его кепку и, рисуясь, крутится перед ним так и этак.

— Ну как, идет? — спрашивает подруг.

— Будто специально для тебя шита, — подбадривают они, а сами искоса поглядывают на парня: что он будет делать?

— Отдай! — вскочил на ноги Лавруш. — Хватит смеяться!

— На, возьми, — дразнит Ануш, а сама пятится назад.

— Все равно отберу. Лучше сразу отдай! — сердится он, а сам подбирается потихоньку, чтобы, как тигр, броситься на нее. Ему кажется, что над ним смеются, издеваются…

А девчата, подзуживая, кричат:

— Да куда тебе с ней тягаться! Ноги коротки!

Ануш очень прыткая и ловкая. Она так быстро бежит, что лишь пятки сверкают и платье полощется на ветру. Она не глядит назад, но знает, чувствует, что Лавруш мчится за ней. На то и рассчитывала, иначе его не расшевелишь. Таких нужно подтолкнуть, подзадорить, чтоб взыграла кровь. Она бежит и чувствует за собой шорох травы под его ногами, прерывистое дыхание…

На берегу Лавруш срезал ей путь. Он протянул уже руку, чтоб схватить за плечо, как девушка вдруг — специально или нечаянно? — споткнулась, испуганно вскрикнула и, обернувшись, упала навзничь. Лавруш не смог остановиться, так все это было неожиданно, и повалился прямо на нее. Первым делом он схватил каскетку, резко потянул на себя, но не тут-то было — Ануш крепко держала ее, отводя в сторону и за голову. И при этом пристально следила за ним: что он будет делать или что скажет…

В этой игре-борьбе губы Лавруша нечаянно коснулись ее щеки. Ануш сразу замерла, сникла и отчаянно покраснела. Рука ее разжалась, и кепка оказалась в кулаке у Лавруша. Он тоже замер, удивленный и испуганный: не обидел ли, не причинил ли ей боль случайно? Смея и не смея, он посмотрел на нее. Глаза их встретились и словно проникли друг в друга, заглянули в самое сердце: что там находится… Лавруш ткнулся губами в ее губы, обмирая от собственной смелости. И она закрыла глаза… Потом отвернулась и выдохнула, глубоко и жарко:

— Отпусти…

Услышав ее голос, Лавруш снова почувствовал неловкость, застеснялся. Он быстро встал и, не смея взглянуть в глаза, протянул ей руку, помогая встать. Они шли, не глядя друг на друга, и все так же, будто забыв об этом, держались за руки.