Молчание Шахерезады - Дефне Суман Страница 9

Но тем утром из-за дождя на улице никого не было. Мокрые камни, уложенные на прошлой неделе, блестели как зеркало. В желобах по краям мостовой бурлила вода, а в проулках была слякоть. Дом Акиса отделяла от дороги канава, сейчас полная воды, и им пришлось перепрыгнуть через нее, но спавший на спине у Катины ребенок не издал ни звука.

Их двухэтажный каменный дом узким фасадом выходил на улицу Менекше, ведущую к площади, на первом этаже располагалась бакалейная лавка Акиса, а на втором они жили. Сзади был склад, на выложенной камнем площадке стоял насос, а в крохотном дворике Катина сушила выстиранное белье.

Нащупывая ключ у себя под поясом, Акис спросил:

– Мальчиков в школу отвела?

– Давно уже.

– Чем потом занималась?

– Ну, чем я могу заниматься? Сходила на рынок на площади Фасула. Купила мяса для рагу, хочу на ужин яхнию сделать. Ах да, еще у нас дома шафран закончился, ты там в лавке приготовь немного, а я сейчас сверху корзину спущу. Вечером рис приправлю. Потом еще зашла к кирье Якуми. Он дал мне лавандовое масло. Мол, если дочке натереть ножки, будет спать хорошо. А мальчикам передал стираксовое масло. С ним голова, говорят, лучше работает. От него дошла до пекарни Берберянов. По-другому дочку-то никак не успокоить. Обязательно ходить надо, и все тут. Вот и приходится сажать ее за спину, как делают деревенские женщины.

Акис посмотрел на малышку: она сладко спала, положив головку в белом чепчике на спину матери. Щечки и носик раскраснелись, ротик приоткрылся. Поскорее бы наступил вечер, когда он сможет взять дочку на руки.

– Давайте поднимайтесь-ка домой, чтоб не замерзла она. Не надо было таскать ее с собой в такую погоду.

– А как же иначе? Она дома уж так плакала, а потом, не успели мы до Французской больницы дойти, уснула. Кстати, Хайгухи-ханым передала тебе слоеную лепешку. Открывай пока лавку, я тебе вместе с кофе лепешку и принесу. Или подождешь, пока дынный шербет сделаю?

– Принеси кофе, шербет в такой дождь не хочется, – покачал головой Акис, отпирая ставни.

Катина толкнула выкрашенную голубой краской деревянную дверь сбоку от лавки и на цыпочках, стараясь не скрипеть, стала подниматься по лестнице. На последней ступеньке сбросила обувь, отодвинула ее к стене и вошла в дом. Печка посередине комнаты уже погасла, но тепло еще держалось, а от белья, которое она перегладила с утра пораньше, исходил запах мастики. Развязывая платок, Катина посмотрела в зеркало позади иконы на малышку, все еще крепко спавшую у нее за спиной. Хоть бы не проснулась, пока обед не будет готов.

Когда она укладывала кроху в колыбель, висевшую перед балконом, розовый ротик на мгновение приоткрылся. Сердце снова наполнилось любовью и трепетом. Каждый раз, когда она смотрела на дочку, Катине казалось, что она лицезрит чудо. Она укрыла малышку одеялом и погладила каждый пальчик с ноготками полумесяцем. И прежде чем уйти на кухню, трижды перекрестила колыбельку.

– Господи Иисусе Христе и Пресвятая Дева Мария, да храните маленькую Панайоту от дурного глаза, бед и несчастий. Аминь.

В разговоре с Акисом она про это умолчала, но утром, после того как отвела сыновей в школу, не сразу отправилась на рынок, а зашла сначала в церковь Святой Екатерины. Ну как же иначе? Катина до сих пор не могла поверить, что вот она, ее дочка, живая и здоровая, и целый год каждое утро ходила в церковь помолиться Святой Екатерине, заступнице незамужних девушек, наверняка коснувшейся ее Панайоты своим светлым перстом, и, конечно же, Пресвятой Богородице. Чтобы отблагодарить обеих за свершившееся чудо, сразу после рождения дочери Катина продала браслеты из своего приданого. Акис, однако, не верил, что Панайота появилась на свет по милости Пресвятой Богородицы. Узнав о браслетах, он лишь поворчал, но, проведай сейчас, что Катина каждое утро ходит в церковь с пожертвованиями, пусть и небольшими, пришел бы в бешенство. Поэтому она и сочла за лучшее держать это в секрете от неверующего мужа.

Во время родов Катине показалось, что и Панайота, и она сама отправились на тот свет. Что уж там, она в этом ни капли не сомневалась. Между ног у нее красной рекой текла кровь, а сама она, точно легкое перышко, вознеслась на небеса. Там внизу, в спальне, столпившиеся вокруг постели женщины держали ее коленки и не переставая кричали: «Тужься, Катина, сильнее! Эла[14], давай, Катина му! Еще чуть-чуть!» Кричали они это все вместе, как будто читали молитву, в которую и сами-то не верили. Ребенок изо всех сил стремился вылезти, Катина тужилась, женщины помогали как могли, но головка никак не показывалась.

Посреди кроваво-красных рек стояла на коленях молодая повитуха Марика с посеревшим от страха и отчаяния лицом. «Ах, проклятье, запечатана, точно султанская сокровищница», – бормотала она, проверяя раскрытие шейки. Надо было сразу везти роженицу в больницу. Мелине, главная, опытная повитуха, поняла бы, что делать, но она, как нарочно, как раз принимала роды в доме каких-то богачей. Одна из помощниц побежала в турецкий квартал за бабкой-знахаркой. Несмотря на поздний час, знахарка тут же встала, собрала свой узелок и, накинув чадру, отправилась на улицу Менекше, к дому Акиса. Вторые сутки родов Катина выдержала лишь благодаря спиртовому настою из особых трав, что знахарка закапывала ей в рот.

На исходе вторых суток Катина оторвалась от своего измазанного кровью тела и легко воспарила ввысь, откуда увидела, как знахарка что-то шепчет на ухо повитухе. Даже не слыша слов, она знала, что та говорит: «Ребенка уже не спасти, спасай мать». Так значит, ее ребенок умер… Она открыла рот, но, как это бывает в ночных кошмарах, не смогла произнести ни звука. А сказать она хотела вот что: «Оставьте меня, дайте мне умереть». Подобно тем, кто погибает от холода, она готова была погрузиться в сладкие объятия сна.

Перед ней появился тоннель, наполненный белым светом. Как радуга, он поднимался к небу, а с другого конца ей махала рукой маленькая девочка. Она была так похожа на мать Катины, и Катина этому несказанно обрадовалась. Сыновья ее пошли в Акиса: смуглые, с широкой костью, сильные. А дочка была миниатюрной, с рыжими волосами и веснушками – вся в бабушку.

Она ступила в светящийся тоннель навстречу дочке, а там, внизу, возле оставленного ею тела, шла какая-то суматоха. Издалека до нее доносился голос повитухи Марики: «Держись, кирья Катина,