Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак Страница 9

Два дня? Две недели? Больше не было ни дней, ни недель; кромешная тьма; никакой возможности определить время. У нас не возникало даже чувства голода, его периодического возвращения. Заточение в пещере и ужас нашего положения, наверное, лишили нас аппетита. Одно только могу сказать точно: тот период теперь представляется мне как нескончаемый кошмар. Дети, сбившиеся в кучу возле провала в ущелье, где воздух был чище, боялись даже кричать.

Не знаю, с какого момента в пещеру начал проникать слабый свет, или же это мои глаза привыкли к темноте? Различались лишь нечеткие формы, массы, массивы. Я сидел скорчившись, судорожно сжимая руками свои ноги выше колен, не двигаясь, до оцепенения. Порой через пещеру будто протягивалась какая-то невидимая дымка. У меня случались приступы тошноты. Детей рвало. Грохот снаружи достиг такой силы, что ускользал от постижения омраченным разумом и притупившимися чувствами. Однако резкие, с перебоями вариации вновь заставляли обращать на него внимание. Это было громыхание настоящего конца света. Чувствовалось не только ушными мембранами, но вибрацией всех нервных волокон тела, как небо низвергается в море, а море вздымается к небу. А потом — взрывы, когда что-то ломается, разбивается вдребезги — словно в верхних слоях, на предельных высотах рушились и крошились хрустальные своды — и по внезапно уплотнившимся газовым ступеням несется и с неудержимой силой пробивает скорлупу мира.

Не знаю, какое время спустя я оказался лежащим на боку. Потерял сознание? Возможно. Или усталость ослабила мои рефлексы? Как знать?

Я был невыразимо изнурен. Даже просто дышать стоило мне нечеловеческих усилий. Чтобы открыть глаза, требовалось собрать всю силу воли. И все же я смог их открыть. И тут меня ждало первое удивление. Со стороны входа, сквозь три пещеры, брезжил тусклый просвет.

Я встал с ощущением, будто все мои связки растянуты, а суставы вывихнуты, затем одолел метров тридцать, которые отделяли меня от входа. Казалось, перед нашим каменным альковом колышется желтоватый, в серых полосах занавес. Я побоялся к нему подойти. Но сквозь эту завесу просачивалось нечто похожее на свет. Свет грязный, как тот, что можно заметить в лондонском тумане, мутный, точно гороховая похлебка, но все же свет. Через эту туманность до меня все еще доносились громовые раскаты, но теперь, несомненно, это грохотал обыкновенный гром.

Мне хватило сил почти твердым шагом вернуться в глубь пещеры. Посветлело, и мои глаза, так долго пребывавшие во мраке, вновь привыкали видеть. Внезапно я почувствовал большую слабость и что-то вроде голода. Я вспомнил о рюкзаке нашего проводника и быстро отыскал его возле провала. Открыл рюкзак и нашел в нем несколько консервных банок, печенье и шоколад. А еще бутылку с какой-то жидкостью на экстракте коки, полный термос еще теплого чая и, к счастью, пристегнутый сбоку рюкзака прямоугольный бидон с водой.

Я открыл банку с консервированным тунцом, но дети не захотели его есть. Они согласились только на шоколад. У некоторых, впрочем, отыскался в карманах свой, и они стали его есть, когда увидели, как едят другие, без аппетита, а скорее за компанию. В тот раз к провизии мы едва притронулись. Я съел в одиночку банку тунца и выпил три-четыре порции чая из кружки-крышки, закрывающей термос. Дети попросили пить. Больше половины жидкости было истрачено.

Время шло. Я не решался приблизиться к туманной завесе у входа. Вновь стемнело. Дети опять захотели есть и пить, потом они заснули. Жидкости осталось не больше чем на три кружки. После мимолетного проблеска надежды мое состояние оказалось еще более подавленным, чем при пробуждении — если, конечно, это можно назвать пробуждением, — поскольку я осознавал его. Заснуть так и не получилось. Ох, эти нескончаемые часы, когда все тело скручивает судорогами и мучительно сводит конечности, — что за пытка для ума!

Какая ночь!

Думаю, это была настоящая ночь, поскольку после нее вернулось обычное чередование тьмы и света.

Утром в пещере оказалось почти светло. Я смотрел на детей, лежащих вповалку на неровной скалистой поверхности. Пытался разглядеть их лица. И тут впервые заметил, что один из моих подопечных, старший, пропал.

Ратбера Фунго я больше никогда не видел. Мы так и не узнали, что с ним случилось.

Именно в тот самый день, в первый настоящий день после катастрофы, я начал осознавать, что произошло. Или же… именно в тот самый день я окончательно сошел с ума.

Позвольте теперь описать то, что же мне, безумному, представлялось или было последовательностью невероятных событий, единственным сознательным свидетелем которых я стал по воле жестокой судьбы.

Именно тогда я приоткрыл для себя завесу правды, которая проступала все более явственно, со всем ужасом, но которую мне никогда не постичь ни в целом, ни в деталях. Бедствие оказалось чрезмерным для жалкого человеческого умишка. Однако запах от дымки, стелившейся вблизи входа в первую пещеру, незабываемая гримаса, застывшая на лице проводника, напомнили мне историю Токуко Хаяси, о которой незадолго до этого я прочитал в газете. Я попытался представить, что могло случиться. У меня не было ни малейшего сомнения, что ужасный грохот, оглушавший нас, возник в результате атмосферных катаклизмов. Во взаимных реакциях, когда вся земная атмосфера служила этакой экспериментальной пробиркой, между газовыми массами сформировались вихри небывалой силы. Что-то вроде гигантских циклонов и антициклонов с зонами покоя, как при обычных обстоятельствах. Наша пещера находилась, вероятно, в одной из таких зон. А может быть, сильнейшие потоки, образовавшиеся в этом особенном регионе, создали своеобразную изолирующую завесу у входа в пещеру. Как знать? Во всяком случае, тройной пузырь воздуха, заключенный внутри скалы, остался неповрежденным.

Эффект начал слабеть. Я смог исследовать окрестности нашего убежища, уже значительно расчищенные. Буруны черноватых туч закрывали горизонт, другие тучи, поменьше, цеплялись за склоны скалистого утеса как медведи-скалолазы, гигантские кучевые медведи.

Я вскоре вернулся. Опасность наверняка еще не исчезла. Меня встретило хоровое стенание. Дети просили пить. Оставалось еще довольно много галет и шоколада, но жидкости уже не было. Они всё выпили. Я и сам испытывал сильную жажду. Что делать? Рискнуть выбраться наружу и отправиться на поиски воды? Далеко я все равно не ушел бы. Повсюду виднелись заросли черноватых облаков. К тому же я не знал, есть ли источники поблизости. И если бы какой и нашелся, то вдруг вода в нем отравлена в результате катастрофы?

С испариной на лбу я лихорадочно ходил из угла в угол пещеры под нестерпимое нытье детей. Под ногу подвернулся рюкзак проводника. Я снова осмотрел его. Никакого питья, зато в боковом кармане нашелся