Последняя книжная вечеринка - Карен Дюкесс Страница 8

Фрэнни спрашивал, что мне нравится в моей работе. Я ответила, что не так уж и много.

– Я просто машинистка с очень хорошим образованием, – сказала я.

– Тогда зачем ты делаешь это?

Тогда я рассказала ему о том, как попала в мир издательского дела. В то время я была в совершенном восторге от одной лишь возможности прикоснуться к этой магии. Я рассказала о том, как меня переполняла надежда. Я верила, что работа с настоящими авторами и редакторами вернет мне уверенность в собственных силах, которую я растеряла, находясь среди многочисленных талантливых писателей университета Брауна.

– Они и правда были так хороши? – спросил Фрэнни.

– Да. Вот они были писателями. Плодовитыми писателями, но очень высокомерными. Вели себя, как будто она писатели с большой буквы П. Думаю, у вас в художественном училище тоже такие были. Странные парни, которые подводят глаза дамским карандашом. Ну, все такие из себя. Они как будто собирались стать «голосом поколения», в то время как я не решалась сказать и слова.

Когда меня наняли секретарем редакции в «Ходдер энд Страйк», я чувствовала себя так, будто выиграла лотерею, а вовсе не 13 700 долларов в год, которые едва покрывали аренду моей тесной и темной односпальной квартирки в Верхнем Бродвее, которую мы с Энни, моей бывшей одноклассницей, снимали вместе. Энни, младший консультант в рекламном бюро «Маккан Эриксон», долгое время уговаривала меня перейти к ней в бюро ради «большей зарплаты и классных вечеринок», но я любила свою работу – во всяком случае так было в первый мой год в «Ходдер энд Страйк».

Каждая заявка на книгу, каждая коробка новых книг – все это вызывало у меня такой трепет. Я думала, что мое чутье меня не обманывает, что работа в издательстве поможет мне снова начать писать. Но спустя некоторое время, проведенное среди людей, чьей обязанностью было оценивать книги, оказалось, что это давало эффект полностью противоположный.

Я рассказала Фрэнни про помощника редактора Рона Ингота. Он был выше меня по рангу, но, как и я, тоже работал на Малькольма Уинга. У него был ежедневный ритуал – он разносил в пух и прах рукописи, которые ему не нравились. Мы все смеялись над его меткими замечаниями, но от этого у меня оставалось тошнотворное послевкусие, как будто одним из этих авторов была я сама.

– Что же говорил этот парень, Ронни? – спросил Фрэнни.

– Ну, одну рукопись он упрекнул в «неуместности, которая вызывает лишь жалость», а другому автору сделал выговор за то, что она пытается «тренировать свою скудную фантазию, называя это писательством».

– Даже так!

– Да, оказалось, что слушать, как кто-то каждый день читает и высмеивает целую кипу «работ на выброс», всех этих работ, которые присылают нам люди, полные надежд, но не имеющие полезных связей, это не лучший способ обрести уверенность в себе. Каждый раз, когда мне удавалось написать хоть строчку, я представляла себе, как Рон читает ее и говорит: «Эй, ребят, послушайте, что пишет эта красотка».

Отклоняясь назад и балансируя на двух ножках деревянного стула, Фрэнни попросил меня рассказать побольше о «кипе работ на выброс». Он явно сделал вид, что был удивлен, услышав, что «кипа» – это только образное выражение, а на самом деле рукописи стоят на полках – каждая стопка бумаг в отдельной картонной коробке.

– И никаких гор бумаги? Это ужасно! – сказал он. – Рукописи должны быть собраны в одну большую кучу, в огромный беспорядочный ворох бумаг, в Гору мечты.

– Это будет очень скучная мечта, – возразила я. – И по большей части еще и плохо написанная.

– Да какая разница? Я не читать их хочу, а фотографировать. Я хотел бы сделать целую серию снимков горы ненужных работ из «Ходдер энд Страйк».

– Ну, это все-таки не гора.

– Я бы сфотографировал ее снизу, чтобы было видно, какая она огромная и как мало шансов выбраться из безвестности. Но при этом мой снимок будет выполнен достаточно крупным планом, чтобы были видны некоторые заголовки, чтобы было понятно, что там сотни историй, которые должны быть рассказаны.

– Возможно, кому-то из писателей и нужно их рассказать, но, поверь мне, большинство из них и читать не стоит.

– Или нет! Есть идея получше! Я сфотографирую, как ты наклоняешься, чтобы взять работу какого-нибудь счастливчика. Или нет, ты будешь сидеть на полу в самом центре горы – да, да, я помню, что это не гора, но мы сделаем ее горой, и твой взгляд будет направлен вниз. Лица не видно, ведь ты читаешь.

Мне было приятно, что он хотел меня фотографировать. Я снова поразилась тому, с какой легкостью он придумывал и высказывал свои идеи и как доволен он был ими.

– В следующий раз еду в Нью-Йорк, – сказал он и встал, кладя свою ладонь мне на голову. – Что ж, мой товарищ по лобстерам. У нас не будет обеда лучше, чем этот.

– Это так грустно, – сказала я, поднимая на него взгляд. Однако я не чувствовала и толики грусти. – Увы, это так.

У него были темно-зеленые глаза цвета водорослей, и я заставила себя не отводить взгляда. Я осторожничала в личной жизни уже достаточно долго, разрешая себе сходиться только с теми, до кого, по сути, мне не было дела, и только потом вдруг поняла, что они тоже не слишком-то стремились со мной сближаться. Я наконец-то порвала с тем юристом по имени Брайан, последним из череды лишенных воображения мужчин, и была готова к чему-то новому. Энни уговаривала меня вылезти из своей раковины хотя бы этим летом, пробовать что-то новое, повстречать новых людей, новых мужчин, наконец. Я пошла на вечеринку Генри и Тилли и самозабвенно протанцевала там всю ночь. Затем залезла в воду и вытащила из моря настоящее сокровище. Мне хотелось и в реальности быть такой же свободной, какой я выглядела в глазах Фрэнни.

Я попыталась удержать дрожь в коленях, когда Фрэнни наклонился, убрал прядь волос с моего лица и поцеловал меня. Его губы были теплыми и мягкими. Он взял меня за руки и помог подняться. Когда мы поцеловались снова, я со смесью облегчения и страха неожиданно поняла, что последую за ним настолько далеко, насколько он захочет зайти сам, даже если это для меня будет слишком.

Часть вторая

Июль, 1987 год