Электрические киты - Александр Касаверде Страница 8

Вышвырнув тетю, она вернулась в подвал. Я уже встал, отряхнулся, пришел в себя. И спросил: «Что это все значит?» – показывая на чемодан. «Не твоего ума дело, – ответила мать. – Это моя жизнь, понял?» – сказала она, собрала чемодан, закрыла и убрала на антресоль. Я тогда подумал: интересно, а я тоже вот просто в ее жизни, и все? Может быть, если я продолжение ее жизни, у меня есть право и на ее прошлое – или нет? Дети вообще имеют право знать грехи своих родителей? Они же подсматривают за нами в социальных сетях? Изучают наших френдов и говорят, стоит нам с ними дружить или нет. Слышишь, Лана, наверняка мама уже выследила твой профиль… так почему бы и мне не знать промахи прошлого моих предков? Может быть, так нам всем было бы легче? Может быть, маме легче было бы мне сразу обо всем рассказать?

«Не тебе решать», – сказала она, захлопнула чемодан, закинула его на антресоль.

Затем на пороге появился Толик. Новый муж. На его руках сидела дочка Катя – прекрасный ангел двух лет. Толик ходил и осматривал дом. Говорил, что можно тут шифоньеры поставить. «Здесь устроим библиотеку, – сказал он, заходя в подвал или погреб. – Всегда мечтал о своем погребе».

Мама уже ушла в другую вселенную. Как будто я был метеоритом, осколком от прошлой семьи, который можно было носить в кармане, а настоящая земля – там. С новой дочкой – чистовиком. Другой квартирой. Всем другим. Надеюсь, хоть ей повезет больше. А я как карма, которую нужно отработать. Или как там на возрастной психологии в инязе нам говорили: незавершенный гештальт. Да идите вы на хрен, дорогие родители, с такой погодой! Сам справлюсь. А в голове все слова тети звучат: «И у тебя это есть, эта тень. Ты оборачиваешься, пытаешься найти того, кто скребется у тебя за стеной. А потом… бах… и понимаешь, что там-то никого. А оно на самом деле внутри тебя».

И тут я чувствую, что дом весь зашатало, заскрипели стены и вся мебель в подвале, все эти стулья, стеллажи со старинными вещами завибрировали, запрыгали. Как при пробуждающемся землетрясении, которое дает о себе знать первыми толчками. И во мне, в самых недрах сознания, сокрытого за млечным мерцанием хрусталика, разверзается дыра, из которой выползает тревога. Я смотрю вокруг и понимаю, что стены и потолок из огромных крекеров…

…Это пандемониум – искусственный мир. Смогу ли я выбраться из него: Лана в окошке цифровом – все так комфортно, – мама, которая говорит, что делать; я хоть и сопротивляюсь, но все равно делаю либо как она говорит, либо наоборот, но все время вокруг нее – отец, который вроде бы есть, а вроде бы нет, теперь уже скорее нет. Каждый день такой ровный и гладкий, как А + Б = НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ, и так спокойнее, как идеально прописанный алгоритм. Зачем мне вообще выходить из него? Как сказал Марк, можно же прожить без ноги… и с галлюциногенным единорогом в комнате… приучить его лизать тебе руки…

Но сейчас все рухнет. Вибрации все сильнее и сильнее. Я вижу, как на крекерной стене идет трещина, разрастается, как удар молнии, стремится к полу и весь дом раскалывается.

Чья-то рука сверху поднимает крекерную крышу. И говорит: «Ты такой же, как он. Слышишь?..» Я кричу: «Нет! Я такой, какой я… а не он, а не вы или кто бы там ни был!» И в эту минуту крекерные стены рушатся, рушится весь этот крекерный мир, складывается своими пшенично-солеными ломтиками, засыпая меня крошками, забивая ноздри, глаза, внутренности. И я проваливаюсь вместе с остатками дома в зыбучие пески. Меня тащит вниз. Я пытаюсь разглядеть фигуру сверху и понять, кто это, но не могу. Только мне кажется, что у нее на голове вязаная шапочка, а потом это уже тетя, а потом я уже думаю, что это я сам, точнее, какая-то другая версия меня, могущественная и сильная. Она тянет ко мне соломинку пшеничную. Как будто играет со мной, как с котенком. «На, – говорит, – бери… она, может, и сломается, если потянешь, но больше-то у тебя ничего нет». И я пытаюсь ухватиться, но не выходит. Кончик проваливается, и я ухожу в крекерную тьму, в крекерный ад, падаю на самое дно, и мир вокруг гаснет.

Часть 2

Лана

«Дорогая», «милая», «навеки»,

А в уме всегда одно и то ж,

Если тронуть страсти в человеке,

То, конечно, правды не найдешь.

Есенин

Лана, прости меня, если ты читаешь это, но я должен рассказать всем, что чувствую. И уж, проще говоря, я должен был начать рассказ именно с этого, но ты же знаешь, я немного тормоз. Так что скажу сейчас:

– Cука!

Как вы думаете, мог бы настать в жизни Ромео и Джульетты момент, когда бы он произнес эти слова? Сдается мне, что Монтекки и Капулетти выбрали неверную стратегию, пытаясь препятствовать молодым в их любви. Когда мне что-то запрещают, я хочу этого только сильнее. Логичнее было бы позволить им быть вместе и посмотреть, что из этого выйдет. Ведь разорвать отношения намного проще, чем сохранить. Ведь рано или поздно, когда волны страсти схлынут, у каждого в голове возникнет вопрос: а она ли та единственная? А кто там вообще еще есть в этом «Тиндере»? Вот, кстати, и еще более жесткий вариант современной неслучившейся драмы.

Они должны были бы найти друг друга в приложении и просто свайпнуть вправо. Пролистать пальцами случайную встречу, случайную искру в глазах, которой не суждено было бы перерасти в огонь любви.

– А как тебя там? Джульетта. Хочешь, может, латте на кокосовом молоке, а потом пойдем ко мне и займемся любовью?

– Не хочу тебя огорчать, но я не люблю кокосовое молоко. Давай на миндальном. А в остальном, почему нет…

И они бы вообще не заметили, что есть Джульетта и есть Ромео. Они бы были друг для друга просто чашками кофе, с написанными на них именами. Ну так вот, вернемся к моей истории. Я встретил свою возлюбленную, которая, как любая современная Джульетта, оказалась не без греха.

А теперь обо всем по порядку.

Мы встретились в Минске в парке на площади Свободы. И полчаса