Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури Страница 8

— И надо же, чтобы все так совпало, — сказал я.

Пришлось обратить его внимание, что отказ от сверхурочной работы всей сменой противоречит трудовому соглашению. Он стал объяснять, что никакой это не коллективный отказ, а просто у каждого своя причина. Возражать ему у меня не было достаточных оснований.

— Тогда ничего не поделаешь, — сказал я.

— И зря ты из-за этого беспокоишься. Пусть печалится руководство фирмы.

— Руководство не печалится.

— Прикажи завтра повысить зарплату, и опять все будет в порядке, — посоветовал Сипола.

Он вышел из «стекляшки» в цех и пошел на свое рабочее место, а в открытую дверь ворвался гул работающих машин. Печатники сразу же собрались вокруг Синоды, но ненадолго. Я поглядел в цех и увидел, что все машины работают, но по звуку можно было определить, что работают они вполсилы.

Я достал из ящика стола книгу и принялся читать. Это был «Зов предков» Джека Лондона. Я читал и время от времени поглядывал в цех. В книге рассказывалось о собаке, которая учится в просторах Аляски жить и стоять за себя. Пса звали Бэк, книгу эту я уже читал раньше, и она мне тогда очень понравилась, и я помнил, как в конце книги пес отвергает людей и становится вожаком волчьей стаи.

Я прочел десяток-другой страниц, затем положил книгу обратно в ящик и стал наблюдать за тем, что происходит в цехе. Возле самой будки пожилой печатник Сааринен сидел на круглом табурете перед маленькой тигельной машиной и, казалось, следил за ее работой. Машина печатала. Хотя на столе подачи кончилась бумага, присоски делали подъемные движения, сталкиватели подрагивали, цилиндр вращался, и выводное устройство действовало вхолостую. Где витали его мысли? Я постучал согнутым пальцем в стекло, Сааринен вздрогнул, я показал на машину, он встал и принялся накладывать кипы бумаги на стол подачи.

II

В восемь позвонил Мартикайнен. Я рассказал, что оставаться на сверхурочные никто не хочет и что машины всю смену работают вполсилы, хотя я несколько раз ходил и поднимал скоробь сам. Но стоило мне только отвернуться, и снова в машине возникали какие-то неполадки. Устранить это нетрудно, если захочется.

— И так во всем заведении, — сообщил Мартикайнен.

— Ах, вот оно что, — сказал я.

— Вероятно, этим руководят откуда-то издалека, может быть из Хельсинки. Такое творится не только у нас. Я днем кое-куда звонил, спрашивал. Посмотрим, что будет завтра.

Мартикайнен положил трубку, даже не попрощавшись.

Выйдя из будки, я прошел между большими машинами к окнам. Снаружи моросил дождь, и вперемешку с дождем падал мокрый снег, по шоссе мчались автомобили, в свете фар и уличных фонарей казалось, что дождь и мокрые хлопья падают косо. Низкое длинное строение на другой стороне шоссе было погружено в темноту, вдалеке был виден освещенный шпиль кирки.

Машины спокойно гудели, работая вполсилы, я пошел вдоль окон, резчики бумаги сидели на бумажных рулонах возле резаков и беседовали. Я смотрел на печатников и их помощников у машин. Лица у них теперь были серьезные.

Я уже направился было к «стекляшке», но тут один из пожилых печатников подошел и взял меня за рукав.

— Против тебя мы ничего не имеем. Тебя это не касается, — сказал он.

— Нет, касается, ведь я отвечаю за работу здесь перед руководством, — возразил я.

— Тут речь идет о более крупных делах, — добавил он.

— Что-то мне не верится, что такие действия облегчат ваши переговоры.

— Это коллективное решение, — объяснил он.

— Ничего не знаю о таком коллективе. Да и знать не хочу, — сказал я.

Вернувшись в будку, я принялся просматривать иностранные журналы по печатному делу, которые выписывала фирма, их пускали по кругу для ознакомления. Понятны были только картинки да названия машин, я попытался было прочесть одну из статей, но ничего не понял, просмотрел все журналы, поставил свои инициалы и дату на прикрепленном к обложке опросном листке. Положил журналы в ящик исходящей почты поверх калькуляций и накладных.

Мастер переплетного цеха зашел в будку и сказал, что переплетчики явно тянут волынку и не закончат работу ни сегодня вечером, ни завтра; ему тоже звонил Мартикайнен, они обсуждали ситуацию, не сошлись во мнении о том, как поступил бы старый директор: самым вредным забастовщикам выдал бы «волчьи билеты», а оставшимся повысил бы зарплату. Пожаловавшись на грипп, он высморкался так, что в будке задрожали стены, и затем пошел к себе. Я видел, как в нашем цехе он еще разговаривал с каким-то пожилым печатником, покачивая при этом головой.

Работа в цехе шла кое-как, и я отправился в обход по зданию. В наборном цехе девушки перфорировали ленту, начальник смены сидел в своей будке и читал газеты. Когда я вошел, он поднял руку в знак приветствия.

— Как дела? — спросил он.

— Как сажа бела, — ответил я.

Он сказал, что наборщицы перешли на двухпальцевую систему, показал мне нескольких, кто должен был уже давно выполнить задание. Я сказал, что такая же волынка в печатном и, пожалуй, во всем здании. Он дал мне почитать журнал, и я листал его стоя: журнал для мужчин, в котором во всевозможных ракурсах показывали голые телеса. Глубокая печать в журнале не удалась, и красной краски было многовато во всех картинках. Начальник смены достал из кожаного портфеля харчи и принялся есть.

Жуя, он рассказывал, что его брата, который работал на бумажной фабрике, весной назначили представителем работодателя на переговорах о зарплате. Уполномоченные рабочих явились на переговоры с целой кипой документов и ссылались на указанные в них индексы расходов на жизнь и размеры заработной платы на других заводах. Его брат спросил, каковы же их требования. Главный уполномоченный потребовал всеобщего увеличения зарплаты на двадцать пенни в час. Брат тут же согласился и распорядился принести из кухни участникам переговоров кофе и булочки. Уполномоченные не верили, они требовали письменного подтверждения. Брат тут же подписал соглашение. Кофе пили почти молча. Поздней осенью, когда на заводе справляли малое рождество[3], главный уполномоченный, будучи под хмельком, подошел к брату в уборной и спросил, каков же был весной предел повышения зарплаты, на который соглашалось руководство фирмы, тот ответил, что одна марка и пятьдесят пенни, да сказал так громко, что все услыхали. По этому поводу поднялся потом шум. Во время следующих