Все их деньги - Анна Теплицкая Страница 7

было уж точно меньше двадцати. Сама девушка была тонкая и невысокая, то есть полная противоположность своему мужу, но безупречно красивая, с совершенно ангельским личиком и большими фиалковыми глазами. К её рукам намертво прилип телефон, которым она снимала всё подряд и постила в сети, уморительно надувая губки. Сейчас она с усердием выкладывала в своей тарелке крупинки чёрной икры, окружая ими тарталетку с осетриной. Потом, игнорируя вилку, достала помидорину и медленно притопила её в соусе. Противно облизав пальцы, она взяла в руки телефон и начала с умилением фотографировать свою инсталляцию. Я вспомнил, что это называют фуд-порно, и был совершенно согласен с формулировкой. Старому так не казалось, ему происходящее явно нравилось: он приобнял жену, с резвостью голодного пингвина схватил тарталетку и запихнул себе в рот. Света притворно вскрикнула и, дико хохоча, руками полезла разжимать его челюсти, чтобы отобрать остатки еды и водрузить их обратно.

– Глянь на них, – ткнул я Классика в бок. – Как тебе, кстати, новоиспечённая супруга Старого?

Несколько минут он молча разглядывал Свету. Я уже даже забыл, что задал ему вопрос, как вдруг с непроницаемым лицом он сообщил, что по этому поводу у него двоякое мнение, которое при определённых обстоятельствах может перерасти в однозначное.

На этот эпизод с фуд-порно обратили внимание не только мы. На Старого и Свету с одинаково презрительным выражением лица смотрели две его дочери от первого брака – старшая Карина, ей недавно исполнилось двадцать восемь лет и раскабаневшая Поля, на пару лет помладше. То же презрение читалось и во взгляде жены Михеича Эллы. Она сидела напротив Герцманов и строго смотрела на парочку, потом деликатно коснулась руки мужа, выглядевшего усталым и напряжённым:

– Ты что-то совсем ничего не ешь. Не голоден?

Михеич покачал головой и, заметив мой взгляд, с надеждой сказал:

– Эй, Бульд, выпьешь? А то бабки общаковские влили, а никто вусмерть не катается.

– Выпьем, Михеич. Сейчас отолью и выпьем.

Михеич обречённо откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, его массивная ручища с татуировкой крепко сжимала стакан с двойным виски.

Я отодвинул стул и, огибая столы, направился по направлению к выходу. По пути я вынужден был периодически останавливаться, принимая поздравления и обмениваясь со знакомыми дежурными фразами, стараясь не ввязываться в продолжительный разговор. «Приветствую, огромное спасибо, рад вас видеть», – говорил я, дружелюбно пожимая руки всем вокруг. Наконец удалось выйти, и я вздохнул с облегчением, отгородившись от шума вечеринки дверью, почти заглушающей громкие звуки.

В туалете никого не было. Я ополоснул лицо прохладной водой и, расстегнув ширинку, услышал короткий смешок. Повернулся и увидел Сашу, прислонившуюся к косяку входной двери. Она была очень хороша – платье из тонкой кожи плотно облегало её ещё по-девчачьи тонкую фигуру. При взгляде на это платье мне пришла на ум калифорнийская королевская змея красно-жёлтого окраса с полосками, бликующими на солнце. Саше понравилось бы моё сравнение, но, если бы только она знала, что такая змейка считается одной из самых послушных в своём роде, то вряд ли была довольна произведённым эффектом.

Я застегнул молнию на брюках и невозмутимо поинтересовался:

– Я что, перепутал туалеты?

– Нет, не спутали. Это я спутала. – Она говорила медленно и с расстановкой.

– А-а-а-а. Ну, тогда, будь добра, выйди.

– Нет. Я хотела поговорить.

– Прямо здесь? – я развёл руками.

– Ага, тут.

– Я писать хочу.

– Меня стесняетесь?

– Ты пьяная, что ли, Саш?

Я начал злиться, а она сощурилась, подошла близко и, уткнувшись яркими, страстными, как из романа Фицджеральда, губами в рубашку, сказала:

– Вы мне нравитесь. Очень.

Я вдруг перенёсся на двадцать лет назад и увидел Сашу, ещё совсем маленькую девочку, большещёкую и кудрявую. Она сидела в детском стульчике, в заграничном розовом комбинезончике и хлопковом чепчике, которые наверняка подарили израильские родственники.

Дети друзей выросли на глазах, и поэтому были все точно собственные. Я даже вспомнил, хоть и довольно смутно, как жена Президента ходила беременной. Они поженились ещё на третьем курсе, свадьба была в скромном ленинградском кафе где-то на Петроградке, денег ни на что другое тогда ещё не было. Вспомнил, как тогда злился Президент, когда мы со Старым и нашим институтским другом Гейбухом через пятнадцать минут после начала торжества в обычной манере засели играть в преферанс за дальним столиком и орали на всё кафе так, что родители молодых недоумённо оборачивались. «У тебя неинтеллигентные друзья, Егор», – резюмировала мать Президента.

Теперь повзрослевшая Саша упражнялась передо мной в соблазнении, это было смешно, хотя и, честно признаться, довольно лестно.

– Вы же давно развелись и всегда один ходите, я никого никогда рядом с вами не видела.

«Ты просто не в те места ходишь, девочка», – подумал я про себя. А вслух произнёс:

– Сколько тебе лет, помнишь? А мне почти шестьдесят.

– Ну и что? Свете, жене Льва Юрьевича, ещё меньше, чем мне.

– Это другое. Я знал твою мать и очень хорошо знаю твоего отца.

Саша презрительно хмыкнула:

– Только не говорите, что вы тоже трус. Испугались папочку.

– Нет, просто ты мне не нравишься, Саша. Слишком ярко красишься.

– Да бросьте врать, – снисходительно улыбнулась она. – Я же видела, как вы на меня пялитесь.

– Не фантазируй.

Саша сделала полшага назад:

– Ладно, если передумаете, звоните в любое время.

– Это вряд ли. У меня твоего телефона нет.

– Уже есть, я вам сообщение отправила.

– Саш, дай в туалет сходить, а?

Она послала воздушный поцелуй, улыбнулась и, наконец, оставила меня одного. Я облегчённо вздохнул. Посмотрел в зеркало и увидел на мгновение предательскую усмешку на своём лице.

Глава третья. 2024. Старый

Пока мы со Светой возились как дети малые, тарталетка в её руках хрустнула, и тесто раскрошилось на мой брионевский костюм. Отсмеявшись, я стал отряхиваться и мельком, скорее по привычке, нежели осознанно, глянул на Эллу. Она не обращала ни на меня, ни на мою жену никакого внимания, только лишь говорила с Михеичем, элегантно прикрывшись листочком меню. В этот момент меня пронзил зелёный луч прожектора – на мгновение, на единое бесконечно мучительное мгновение,