Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман Страница 62

— Отлично! — сказал отец, подумав, что мы прислушались к его совету и решили наконец спалить фотографии. — Единственное, что от него осталось, — это изображения, так что избавьтесь от них прямо на месте, и он испарится!

Он был так рад, что накупил нам книжек по теме.

— Море! — восклицал он, рекламщик до мозга костей. — Это не просто природа, но и творение ума, пера и воображения людей, которые его исследовали, а затем продали читателям, алчущим отправиться туда и инвестировать в океанский промысел. Вы не просто будете бороздить моря. Вдобавок вы будете бороздить историю.

Дневники Колумба, записи, который вел Пигафетта, когда обходил землю с Магелланом, заметки Дарвина о годах, проведенных на «Бигле», антология морских сказок и, в довершение всего, «Моби Дик».

— Тысячи страниц балласта, — фыркнул капитан Вулф, увидев нашу маленькую библиотеку. — Разве я не предупреждал — собрать только самое необходимое?

Но, несмотря на его вопли, что читать об океане стыдно — его нужно прочувствовать, он в итоге сам наслаждался историческими сведениями, на которые мы натыкались.

— Вы знаете, почему это место называется Пуэрто-Плата? — спросил я его, когда мы причалили к порту Доминиканской Республики, чтобы заправиться и пополнить запасы — и отпраздновать мой двадцать пятый день рождения!

— Потому что с нас дерут plata[8] тут и там, — ответил он, многозначительно потирая большой и указательный пальцы, — бабло, дублоны, песо — за все.

Капитан распахнул свои глаза-щелочки, когда я просветил его. Чтобы заставить Колумба изменить маршрут, туземцы в другой части этого острова сказали ему, якобы поблизости есть бухта, где земля полностью из серебра. На самом деле испанскому флоту показалось, что берег пылает драгоценными металлами — еще одна иллюзия, которая расстроила планы Колумба, — все потому, что солнце отсвечивало от множества листьев, трепетавших на ветру, но имя — «серебро» — пережило века.

— Издевательство, а не имя, — заметил Веллингтон, чистя картошку для завтрака, чтобы продолжить праздновать, уже полакомившись вафлями с ореховой помадкой, которые он приготовил с утра пораньше, в это особенное одиннадцатое сентября, — и с горечью указал ножом на толпу мальчиков-попрошаек, шнырявших по пристани в поисках монеток, брошенных пассажирами гигантского океанского лайнера. — Сойдите на берег, проследите за этими детьми до их лачуг или улиц, где их используют сутенеры, и вы увидите, как выглядят человеческие страдания, так сказать, посмотрите им в лицо. Некоторые из этих бедолаг, вероятно, даже названы Кристобалями в честь Колумба. Чертов Колумб!

Но я не хотел смотреть в лицо человеческим страданиям, моим приоритетом было сохранить лицо, которое мне завещал Генри, от тысяч камер туристов, бродивших по городу в поисках сувениров. Кэм сошла на берег, чтобы позвонить моему отцу и насладиться Карибским морем, где мы немного понежились на солнышке, пока ждали ураган «Бонни». Камилла попросила отца не волноваться, если мы не сможем передать весточку, пока не доберемся до Кадиса в конце сентября. При этом она специально говорила очень громко, чтобы сбить со следа помощников Дауни на случай, если нас подслушивают. Мы не хотели, чтобы наш преследователь догадался, что мы идем в Бразилию и скоро пересечем экватор.

Экватор! И тот момент, когда мы перешли в южную часть планеты на нашем «Южном Кресте»! Мы пребывали в таком восторге, что даже не возмутились, когда наш экипаж напился и выкинул двух неофитов за борт. Мы удивили их, плывя вместе, гребок за гребком, как две великолепные рыбы-меч, кружа вокруг непоколебимого корабля. Еще одно проявление единства — обновляться темными безлунными ночами в койке своей каюты, молча, как моллюски, заглушая свои охи, ласки и особенно сердцебиение, которое могло разбудить полк, — в то время как волна окатывала нас с головой. Мы пытались сдерживать звук наших занятий любовью не только из-за желания уединения, но и потому, что казалось разумным не выставлять напоказ то, чего не было у других мужчин на борту. Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером Вулф не отвел меня в сторонку.

— Не волнуйтесь! — сказал он. — Наслаждайтесь! Вы молоды, а мы расслабимся в следующем порту, как уже расслаблялись в предыдущем. Если бы у вас не было жены, я бы показал вам самых красивых шлюшек по эту сторону рая. Но каждому свое.

Дни проходили так спокойно и приятно, а ночи — с такой теплотой и страстью, что я почти забыл о цели нашей миссии.

Однако, как только мы достигли Бразилии и вошли в залив Сан-Сальвадор и увидели доки, переполненные темнокожими телами, грузчиками, торговцами фруктами и проститутками, Генри напомнил нам о своем существовании. Как и Дарвин в своих дневниках, которые читали мы с Кэм, он записал крик отчаяния из уст африканского раба в том самом порту Баии: «Для меня было бы счастьем снова увидеть отца и двух сестер. Я не смогу их забыть», — словно эхо переживаний Генри пятьдесят лет спустя.

Так нас встретила Южная Америка — черными лицами и черными воспоминаниями о заблудших душах, миллионах тех, кто так и не вернулся домой, от чьего имени, возможно, восставал Генри, побуждая меня отправиться на похороны, которые ему так и не устроили в родном краю.

А через несколько дней в Рио Генри снова пришел ко мне, хотя и по другой причине. В этом городе, мрачно сказал я Кэм, моя мать сошла на берег на пути к Амазонке. Мне хотелось спрыгнуть с корабля и пройтись по улицам, по которым она брела за неделю до своей смерти. В последнем письме, отправленном из этого самого места, она написала, как жизнерадостность и красота Рио воодушевили ее: здешний ботанический сад, статуя Христа-Искупителя, гора Сахарная Голова, широкие пляжи Ипанемы, кишащие серфингистами и молодежью, играющей в футбол; «о мой дорогой Рой, я их сфотографировала, скоро ты будешь таким же свободным, как и они. Рио-де-Жанейро, город Январская Река, обещает мне, что я не проиграю, просто не могу проиграть».

И вот мы везли Генри внутри моего тела на юг, в Монтевидео и на Фолклендские острова, пока более прохладные ветры, огромные постоянные волны и далекие скалы не объявили, что мы наконец приближаемся к Патагонии, приближаемся к Генри. Те же моря, которые он пересек, и те же штормы, которые попрощались с ним. С той разницей, что на холмах не горели тут и там костры, предупреждавшие