Дни убывающего света - Ойген Руге Страница 59

Она это от доброты душевной, понятно, и Маркус не выдал себя, протягивая сейчас руку, непроизвольно начав дышать ртом и состроив приветливое выражение лица, решившись снести поток непонятных звуков, но — к его изумлению — баба Надья сказала одно единственное, с неправильным ударением, но всё же понятное слово:

— Аффидерзин, — сказала она.

— Auf Wiedersehen, — ответил облегченно Маркус и направился дальше.

Сначала он рассмотрел легуана, бывшего теперь его собственностью — великолепный экземпляр, совершенно неповрежденный, только одного когтя не хватало. Чешуйчатый гребень слегка запылился, и он уже радовался тому, как дома сможет почистить его тонкой кисточкой. Не убрать ли легуана уже сейчас в надежное место, кто знает, возможно Вильгельм потом снова всё забудет, но куда? И были же свидетели дарения. Он решил продолжить свой осмотр, проигнорировав молчаливое приглашение Мути выпить кофе за праздничным столом.

Комната Вильгельма была не такой интересной, как зимний сад — только легуан, да еще, может, большое сомбреро, и лассо, ну и вышитый кожаный пояс (с кобурой!), которые висели в замурованной дверной нише. Тем не менее, Маркус, не торопясь, еще раз тщательно всё проверил: серебро, тарелки и пепельницы, а также вещи из золота или из голубого кристалла, возможно, очень ценные, аккуратно задрапированные, стояли в специальном отделе между книг. Был также русский отдел, в котором стояли эти деревянные куколки, которых надо вставлять одна в другую, раскрашенные деревянные ложки и такая стеклянная штуковина, в которой начинал идти снег, когда ее потрясешь, и внутри, в самом центре, крошечной фигуркой — Кремль. И Ленин, гипсовая голова, с надколотым ухом.

Интересней были фотографии, стоящие в маленьких рамках на невысокой витрине: Вильгельм на доисторическом мотоцикле, в военной (?) форме, в кожаной кепке и с очками (только по носу и узнать его), рядом в люльке — мужчина в костюме, вероятно, Карл Либкнехт. Но всё же фотография была плохой, а бороду тогда, наверно, все носили.

Одно фото с корабля: того самого, на котором прабабушка с прадедушкой вернулись из Мексики, или того, на котором они уплыли? Как они, интересно, сбежали тогда из Германии?

Кроме этого, фотография молодой, красивой женщины с черными сияющими глазами, и только по тому, что она и по сей день носит волосы так, можно было узнать, что это тот же самый человек, что впорхнул в комнату только что и шипя призвал гостей к вниманию.

— Пожалуйста, дети, ну прошу вас!

И снова раздался звонок. Прабабушка исчезла в коридоре, не кончающиеся разговоры динозавров, стихнувшие после увещевания, снова прибавили в громкости, говорили, не взирая на запрет, о политической обстановке и о Венгрии, и о всей этой фигне, и Маркус удивленно отметил, что динозавры придерживались того же мнения, что и пастор Клаус в Гроскринице:

— Больше демоградии, — кричал толстый мужчина с красным лицом, естественно, нам нужно больше демоградии!

Меж тем прабабушка вернулась и захлопала в ладоши:

— Товарищи, — воскликнула прабабушка, — товарищи, прошу тишины!

Вошел мужчина в коричневом костюме. Он выглядел как директор школы Брицке и держал в руках красную папку, кто-то постучал по бокалу, вероятно, будет речь, теперь начнется официальная часть, подумал Маркус. А где, интересно, отец?

— Дорогие товарищи, дорогой, уважаемый товарищ Повиляйт, — начал Директор Школы, и уже на этих первых словах его интонация была такой усталой, такой типичной для речей, что Маркус задумался, не попытаться ли ему быстренько, пользуясь последними обрывками затихающих разговоров, сбежать в зимний сад, но слишком поздно, ему не осталось ничего иного, как ждать. Он стоял у окна, у стола Вильгельма — тоже готового стать музеем, вместе с допотопными мелочами, лежащими на нем: ножи для открывания писем (сразу несколько), карандаши в деревянном корпусе (красные), большая лупа. Он вспомнил, пока Директор Школы распространялся про биографию Вильгельма, что Вильгельм, когда был в его классе, рассказывал о «капповском путче»[35], и что он был ранен, и, хотя он совсем не знал, как именно всё было, Маркус уже тогда представил себе Вильгельма там, в Капдокии, в сомбреро и взведенным курком револьвера, скачущим в атаку и — бах! — падающим с лошади. Наверняка, всё было не совсем так, подумал Маркус, может, просто их предводителя звали «Кап»? Может, это и был мужчина в люльке? И они как раз ехали на путч? Или это была фотография нацистских времен, когда Вильгельм, как только что описывал Директор Школы, действовал на нелегальном положении и поэтому переоделся в форму штурмовиков? Позднее, доложил Директор Школы, Вильгельм был вынужден бежать из Германии, вот только каким образом он бежал, Директор Школы не выдал, и Маркус в который раз спрашивал себя, границ не было что ли в Германии? Она не охранялась? И где интересно всё это время была прабабушка Шарлотта?

— …вручить тебе, дорогой товарищ Повиляйт, Золотой орден за заслуги перед отечеством, — услышал Маркус голос Директора Школы. Звучало офигенно, орден за заслуги перед отечеством, как из времен кайзера и войны, да к тому же золотой, теперь все зааплодировали, и Директор Школы подошел к Вильгельму, с орденом за заслуги перед отечеством в руках, но Вильгельм даже не встал, а только поднял руку и сказал:

— У меня в коробке достаточно побрякушек.

Все засмеялись, только прабабушка неодобрительно покачала головой, затем Директор Школы прикрепил Вильгельму орден, и все снова зааплодировали и встали, и не зная, когда им перестать, продолжали хлопать, пока прабабушка, наконец, пронзительно не закричала:

— Буфет с закусками открыт!

Стол с закусками стоял в соседней комнате. Маркус быстро выловил сосиску и направился в сторону зимнего сада. Он уже ощущал носом этот характерный запах, уже чувствовал кончиками пальцев наждачную шероховатость кошачьей акулы, кожа которой, как и кожа всех акул, состояла из постоянно обновляющихся зубов, он уже учел, предусмотрительно, что надо оставить сосиску в одной, правой руке, чтобы левая осталась чистой, для прикосновения к кошачьей акуле, когда понял, что зимний сад закрыт. На раздвижной двери висела, будто печать, поверх нишы между флигелями, бумажка: «Не входить!» Маркус посмотрел сквозь стекло. Всё было так, как он помнил, вон там кожа кобры и пила, кошачья акула меж листьев каучукового дерева, только маленький комнатный фонтан не работал, и если хорошенько прислониться к окну, то видно, что паркет у двери, ведущей на