Дни убывающего света - Ойген Руге Страница 55

Ирина поставила воду для кофе, разложила остатки еды по маленьким мискам, клёцки оставила в большой миске, так как не нашла ничего более подходящего. Убрала закрытую гусятницу с остатками жестковатой гусятины в чуланчик. Составила рядом с мойкой использованную посуду.

Может, Саша и правда был другим?

Постепенно, думала Ирина, поливая штоллен растопленным маслом и посыпая сахарной пудрой, постепенно становилось всё труднее соответствовать пожеланиям Курта. Постоянно сносить его проверяющий взгляд. Постоянно выдерживать сравнения с более молодыми женщинами — да, она старела, черт побери, ей почти пятьдесят, а официально уже больше. Она обманула тогда инстанции на два года. Исправила «семь» в году рождения на «пять», чтобы можно было пойти на войну. И даже когда она праздновала свой настоящий день рождения и всем друзьям говорила свой настоящий возраст, ее «паспортный возраст» постоянно сопровождал ее в качестве непрерывной угрозы, которая всё быстрее — убийственно быстро — сбывалась. Только наступал ее паспортный возраст, ее настоящий возраст двигался по пятам, это была машина по уничтожению времени, думала Ирина, казалось, будто она должна стареть быстрее других — «За Родину, за Сталина! Ура!»

Когда пили кофе выяснился еще один сюрприз, а именно — новая подружка изучала психологию. Не историю, как Саша.

— Вот так да, чего только у нас нет, — удивилась Шарлотта.

— Цихология, — вынес приговор Вильгельм, — это же цевдонаука.

— Сраная наука, — поправил его Курт. — Если верить Сталину, то это сраная наука.

— Какая-такая сраная наука? — поинтересовалась новая подружка.

— Ну, наука о заднице, — пояснил Саша.

— А мне это кажется интересным, — запищала Шарлотта. — Нет, серьезно, дети, очень интересно. Я уверена, что есть связь между телом и как это сейчас называется…

— Психикой, — подсказала новая подружка.

Ее взгляд был колюч, хоть она и улыбалась.

Затем встал Курт и сказал:

— Так, дети, я сейчас поставлю рождественскую музыку.

Это был знак. Подарки уже были расставлены по сидениям адресатов, только Шарлотта всё еще держала свои подарки в сумке из дедерона и передавала их напрямую — нарушение правил, из-за которого Ирина каждый раз злилась. Теперь все зашуршали упаковочной бумагой, развязывали добросовестно завязанные бантики, разворачивали, разглаживали, и Ирину посетила мысль, не придет ли в связи с подарочной бумаги, выбранной ею, новая подружка к какому-нибудь заключению о ее психике. Кто знает? Психология — каково это для Саши? Он случайно не чувствовал себя всё время под наблюдением?

Только Вильгельм сидел неподвижно, не обращая внимания на свои подарки. Надежда Ивановна подскочила и быстренько принесла носки, которые связала для Курта и Саши. Шарлотта была в восторге от несессера для путешествий, который она себе и хотела — для чего собственно? Новая подружка проверила духи, как будто это была бомба (в следующий раз — если следующий раз будет — она получит пару хлопчатобумажных колготок); Курт получил курительную трубку и демонстративно радовался (т. е. ненадолго впал в поведение шестилетнего, воткнул трубку в рот, надел носки на руки и сочинил стишок, перекрикивая рождественскую музыку, в котором «трубку курить» рифмовалась с «не дать морозу себя схватить»); Александр опробовал свою бритву (его настоящий подарок, монгольскую дубленку, Ирина выслала ему раньше, чтобы сейчас это не выглядело чересчур); а Надежда Ивановна, получившая шерстяной платок в цветочек и — так как она мерзла ночью, поскольку привыкла спать на печи — грелку, десять раз переспросила, не слишком ли это дорого, пока Ирина на нее тихонько не фыркнула.

И Ирина уже получила свой подарок. Курт подарил ей платье и подходящие к нему туфли, конечно, не сами по себе, а в форме конверта с деньгами — Курт едва ли был способен самостоятельно купить булочки, не говоря уже о женском платье — но и этим Ирина была довольна. Большего она не ожидала. От Саши, который только что получил двести марок стипендии (а жил, собственно, на пособия от нее и от Курта), она ничего не хотела и даже наоборот запретила ей что-то дарить; ее мать ей никогда ничего на Рождество не дарила; только раз от бабушки Марфы она получила в подарок куклу, самодельную, из тряпки и соломы, а другие дети издевались над ней из-за глаз, нарисованных химическим карандашом — звалась она Катя, и еще сегодня при мысли о той кукле на глазах у Ирины наворачивались слезы. А скатерти от Шарлотты она всё равно выкидывала — по истечению срока соблюдения приличий — в мусорку.

Однако то, что вытащила Шарлотта из своей дедероновой сумки в этот раз, было не скатертью. И не календарем. Это была КНИГА. Уже с полгода Шарлотта не говорила ни о чем другом, кроме как о своей книге, которая, кстати, была не ее книгой, так как она написала всего лишь предисловие, но делала вид, что это вступительное слово было самым важным в книге, как будто без ее вступительного слова книгу никто не прочитал бы! Короче говоря, вступительное слово было наконец-то издано, с книгой впридачу, и Шарлотта каждому подарила — конечно же, с подписью! — по экземпляру. Александр получил один, новая подружка — один (подписанный на месте, поскольку, как выяснилось, Шарлотта не знала ее имени), и Курт с Ириной получили по одному экземпляру. Только вот Шарлотта уже дарила им эту книгу неделю назад.

Ирина посмотрела на Курта. Курт ответил ей взглядом — негодяйским.

Ну и наконец, после того как Шарлотта заполнила свою дедероновую сумку ответными подарками, после того как Вильгельм надел свою шляпу, а Шарлотта нашла свою сумочку, после того как Шарлотта заверила, как восхитительно всё было, после того, как их обоих проводили до нижней ступеньки лестницы и помахали им вслед и быстренько вынесли им забытый зонтик — тогда, наконец-то, закрылась дверь, и Ирина, сама того не хотя, впала в беззвучный истерический, но всё же освобождающий смех. Не могла прекратить смеяться, когда Курт утешающе ее обнял, высвободилась, поскольку ее тело скрючивало от смеха. Но всё же прекратила смеяться, когда вдруг запахло горелым, а Саша в гостиной выругался. Увидела, как Саша, вытряхивая рождественский подсвечник, разбил чашку, и снова начала смеяться, когда Саша подсунул ей под нос слегка обожжённого плюшевого зайца — ты даже не распаковала, мама. Она смеялась до слез, и прошло много времени, пока она успокоилась.

— Так, теперь мне нужно выпить коньяка.

Курт открыл окно, дым вытянулся. Все были разгоряченные, с красными лицами. Упали на угловой диванчик, устроились поудобнее. Ирину всё еще сотрясали приступы