Прелюдия. Homo innatus - Анатолий Владимирович Рясов Страница 55

глазницы. Пробирается к мозгу. К мозгу. Ну конечно. Это же ее любимое лакомство. Личинка прожорлива, как всякое живое существо. Ей необходима пища. Сегодня этой пищей стал мой левый глаз. Последнее время он совсем ослаб, и теперь он не в силах оказать личинке сопротивление. Он и раньше бы не справился, но уж сейчас — и подавно. Белок глаза — это вам не гранит. Он пухл, мягок и рыхл. Его легко прогрызать, откусывать по кусочку. Ну что ж, выгрызай мне глаза, новоиспеченный приятель. Личинка — это маленький обрывок теста, который мне удалось оторвать от черепа. Но в последний момент ему удалось вернуться, и он запрыгнул мне в глаз, словно стеклянный осколочек-заноза. И теперь он царапает мою глазницу изнутри. Может быть, потрясти головой, и тогда личинка выпадет? Думаете, поможет? Да я вроде пытался. Ничего из этого не вышло. Ровным счетом ничего. Наоборот — затряс ее еще глубже. Наружу выпал только огрызок глаза. Добился противоположного результата. Ложного результата. Ложь. Все это ложь. Пожелтелая ложь. Ложь желтого цвета. Цвета выплюнутого приказа. Я все выдумываю, чтобы было легче переносить оледенение глаз. Но я прощаю себе эти выдумки. Близорукость развивает фантазию. А воображение всегда приближало меня к подлинному. Или это была иллюзия? Злая шутка? Эта болезнь (не фантазия, разумеется, а близорукость. — H.I.) всегда меня мучила, но разве ж мог я представить, что, в конце концов, все обернется вот так? Я бы засмеял любого за малейший намек на подобную развязку. А теперь этот намек стал реальностью. Скомканной реальностью. А сможет ли художник рисовать в темноте? Тогда спасение через искусство все же состоится? Положим, это ложь. Ну и что с того? Это нисколько не приблизит нас к решению проблемы. К тому же ложь — вовсе не антоним реальности. Ее извечный антагонист — истина, а когда существующее положение вещей считалось с истиной? Холодная трясина противно хлюпает под калошами. Грязь заползает под лохмотья подошв. Прилипает к ступням ног, втискивается между пальцами. Только ее недоставало. Мне кожи-то было по горло достаточно, а теперь еще и грязь. Она быстро заледенеет, и уж эту корку пробить будет едва ли возможно. Но не к этому ли я стремился всю жизнь? К мерзлой корке. К замороженной маске. О такой карьере, наверное, не мечтал даже самый ангажированный актер! Это престижнее, чем посмертная гримаса из гипса и даже почетнее, чем звезды на граните мостовой! Кстати, звезды с гранита отскребаются с таким же трудом, как и кресты. Замечали? У одних на погонах звезды, а у других кресты. Думаете, они враждуют? Черта с два! Они по одну сторону баррикад. Они всегда были по одну сторону, в одной системе координат. Даже в те дни, когда прикидывались врагами, даже в день распятия. Все это один и тот же бесконечный спектакль. Кстати к полумесяцам на погонах это тоже относится. Это знаки отличий, но только в других войсках нашей единоначальной армии. Слушай мою команду! Шагом марш! Цельсь! Пли! Фас! И удивительно — они ведь немедленно понесутся обгладывать трухлявую кость моего позвоночника. Неужели во мне до сих пор теплится жизнь? Хотя эти жадные крысы могут позариться и на мертвечину. Думаете, мне жалко себя? Не смешите. Может ли сугроб сожалеть о том, что он леденеет? Конечно же, нет. Холод для него является знаком хорошей погоды, залогом чистоты и одиночества. Эта ледяная короста гарантирует защиту, она куда привычнее, чем солнечные лучи. Вот их-то он действительно боится. От них он на самом деле мечтает избавиться. Нет, это не жалость. Мне просто интересно, неужели там, на моем хребте, еще осталось мясо после стольких часов усердной трапезы? Наверное, осталось, раз они так спешат. Ну, допустим так, но неужели оно может быть вкусным, это засохшее жесткое месиво? Оно должно быть противней прошлогодней воблы. Впрочем, похоже, что их, эти размышления не одолевают. Со скалящихся зубов капает липкая слюна. Разъяренная пьяная толпа несется прямо на тебя — из зрительного зала на сцену. Тебе совсем недолго осталось. Они уже вгрызаются в твой труп.

Зрение нарушено, я почти ничего не вижу, только какие-то блики. Или даже они уже не видны? В какой-то момент я перестал доверять себе. Я стал подозревать даже себя самого и решил перестать делиться с собой собственными мыслями. Решил прекратить думать. Я еще смутно помню то, что называл игрой. Вернее припоминаю, что называл что-то игрой, но никак не могу понять, что именно. Но в любом случае, теперь игры уже нет. Ее больше не существует. Даже в моем воображении. Чем же я отличаюсь от манекена? Нет, нет, все это — следствие переутомления. Все объясняется исключительно усталостью глаз, ослаблением внимания, недолгим приступом слабости. Это обязательно пройдет. Просто нужно успокоиться. Попытаться глубоко вздохнуть. Только аккуратно — так, чтобы не потревожить сердце. Я не выношу, когда занозы оживают.

Воздух еще поступает в легкие. Значит, какие-то детали пока функционируют. Выходит, еще не все проржавело, человече. Стало быть, так. Стало быть, так. Трясина — это вовсе не смерть. Это продолжение. Пожалуй что так. Блохи прыгают по лицу. По батуту свисающего подбородка. Запрыгивают в рот, и я, как пес, пытаюсь, клацая зубами, убить их. Они не боятся холода. Они не боятся зубов. Они ничего не боятся. Трудно сказать, могут ли они вообще ощущать страх. С другой стороны, они же судорожно отлетают, когда я клацаю зубами. Что это? Рефлекс? Или все-таки страх? Впрочем, и я не боюсь холода. Я просто жду его. Я почти ослеп, скоро у меня не останется ничего, кроме призрака неродившегося младенца в левом глазу. Я поспел к слепоте. Полумесяц кусочком льда тает в смугло-сером небе. Никакой другой стороны не существует. Я следующий. Мутнеет воздух.

Господи Боже Милостивый! Сжалься надо мной! Бог мой! Прости, что смею обращаться к Тебе, Господи! Услышь слова мои! Я лежу в темной комнате с обледенелыми стенами. Здесь почти нет света, здесь холодно. Я плачу, все лицо мое в слезах. Я в беде, и никто не приходит на помощь мне. Я лежу на изъеденной червями кровати, по простыням бегают мокрые насекомые. Боже, услышь меня! Внемли гласу моему, я к Тебе молюсь! Мне так страшно… Рядом со мной — мой возлюбленный. Он усыпан лепестками белых роз. Я боюсь прикоснуться к нему, от него веет холодом. Он мертв, Боже! Они положили его рядом со мной. А сами склоняются сверху,