Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин Страница 54

Но я чувствую себя молодцом и лихо справляюсь со своим стригунком. Когда требуется повернуть направо — тычу большим пальцем левой ноги в теплый конский бок, и стригунок послушно заворачивает. Хочешь налево — тычешь его справа. Хлопнешь сразу двумя коленками по бокам, и стригунок легко срывается в галоп. А когда упираешься ему в бока обеими ногами, он начинает вертеться волчком. Здесь надо успеть остановить его, когда он направлен в нужную сторону. Так, наверно, управлялись с лошадьми первые всадники на земле…

Уже осенний прохладный, но солнечный день. Мой средний брат Дузикбай ведет лошадей к ближайшему логу на водопой. Я иду с ним и не спускаю глаз со своего стригунка. У него белая звездочка на лбу и длинные крепкие ноги.

Старые кони проходят на середину лога и долго пьют прозрачную ледяную воду. Когда они выходят, животы их раздуты, как гигантские бурдюки. Мой стригун во всем повторяет взрослых лошадей, но пьет немного. Живот у него гладкий, подтянутый, и сам он такой свежий, здоровый, что так и хочется вскочить на него…

Помню, как досталось мне с ним в первую выездку!.. Земля сразу как-то заиграла, закружилась подо мной, когда я вскочил на стригунка. Потом все внутренности начали колотиться изнутри о ребра, словно зерна в колотушке. Ветер засвистел у меня в ушах, но я только крепче ухватился за гриву.

Кен-адыр — Широкое плато. Так называется местность, куда приносит меня белозвездный стригун. Чего только он ни выделывает, к каким ни прибегает ухищрениям, чтобы сбросить меня на землю: встает свечкой, шарахается в разные стороны, срывается с места в бешеный карьер, пытается даже перекувыркнуться через голову. А я застыл в положении вбитого в его спину гвоздя, и конь рано или поздно должен почувствовать мою решимость.

Хоть я и не в первый раз на коне, но сначала делается немного страшновато. Потом страх проходит, и я даже подбадриваю своего скакуна голыми пятками. Так он скорее утомится.

И вот последнее испытание: стригун, не разбирая дороги, галопом помчался прямо в степь. Скорость такая, что слезы навертываются на глаза. Встречный ветер срывает с седла. Я знаю, что стригун устал, и держусь из последних сил. Еще несколько крутых виражей, три-четыре неожиданных остановки, переходящих в галоп, и конек замедляет бег, послушно прядает ушами.

В аул он возвращается спокойным усталым шагом. Навстречу высыпает детвора, выходят взрослые. Все хвалят меня, одобрительно обсуждают мое поведение. Это не шутка — укротить впервые молодого полудикого аргамака!

— Ах, кума, молодец у вас племянник, пошли аллах ему долгих лет жизни и отменного здоровья!

— Да уж что говорить… Отца этого стригуна, помню, всем аулом укрощали. А он один!..

— Мужественный джигит из него получится!..

И хоть похвалы седобородых аксакалов, которые гостят нынче у нас, явно преувеличены, но так уж устроен человек, что нуждается в признании своих заслуг. Это придает силы, заставляет сделать еще что-нибудь полезное для людей. Особенно нуждаются в этом подростки.

— Как бы не сглазили! — беспокойно говорит моя тетка Ахау, целуя меня в щеку. — Будет жив и здоров, всех за пояс заткнет.

Бабушка молчит, но я знаю, она довольна больше всех…

Я постепенно объезжаю приглянувшегося мне стригуна. Он уже слушается меня, приходит на мой зов. В один погожий день самые почтенные аксакалы аула собираются у нашей юрты, седлают стригуна и сами подсаживают меня на него. С этого момента конь считается моей личной собственностью, и я могу, никого не спрашиваясь, седлать его и ехать, куда мне заблагорассудится.

Все это происходило здесь, в этих местах. Я задумался и совсем позабыл о своих спутниках. Видимо, чувствуя мое состояние, они не отвлекают меня вопросами. Долина кончается, пошли пески. Сейчас самая середина лета, и травостой в песках не хуже, чем в прибрежной полосе. Разве что много здесь проплешин и прогалин, где уже ничего не может расти.

В песках легко заблудиться. Барханы похожи один на другой, а тропки между ними петляют, скрещиваются и могут привести к тому же месту, откуда вышел в путь. Разобраться в них может лишь тот, кто вырос в этих песках.

Человеку, знакомому с песчаной пустыней по картинкам из старых учебников географии, она может показаться безжизненной. Но это не так. Пески здесь плодородны, и как только выпадают дожди, они покрываются таким густым слоем растительности, что впору черноземам.

Даже когда дожди редки, пустыня не мертва. Кажется, откуда бы доставать им воду, но здесь прекрасно растут высокие неохватные кусты обычного бурьяна, перистый ковыль, типчак, каучуконосы, белена, воспетый акынами прекрасный баялыш, пырей, гусиный лук, полынь, молочай и великое множество других трав.

Разумеется, я не собираюсь доказывать, что пески лучше заоблачных гор с их альпийскими лугами. Великолепна и своеобразна красота гордой Сарыарки. Замечательны берега Арала и Прибалхашья, где «рыбы величиной со стригуна, а лягушки блеют по-овечьи». Но наши пески имеют свою прелесть, а я один из тех людей с особым бронзовым загаром, которые родились и выросли в этих песках.

Пески…

Снявшись с места на рассвете, караван с наступлением дневной жары остановился в небольшом оазисе, у колодца. Колодец был вырыт в незапамятные времена, а изнутри скреплен срубом из негниющего черного шингила. Сверху он закрывался крышкой из лоз тальника. Я приехал к колодцу первым, но поднять крышку у меня не хватило сил. Старший брат с трудом отвалил ее, и я заглянул внутрь.

Вода, чистая и необыкновенно приятная, доходила до края сруба. Было даже видно, как со дна колодца бьет ключ. Не случайно, видно, народ дал ему название «Медвяный». Я смотрел не отрываясь в прозрачную глубину не потому, что был очарован ею. Просто там великолепно отражалась вся моя физиономия: широкоскулая, с большими круглыми глазами и задранным носом. Она была такой загорелой, что волосы и ресницы казались совершенно белыми. Рот, если растянуть его двумя пальцами, становился смешным, как у лягушки…

— Эй, посторонись!

Старший брат оттеснил меня