Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей - Елена Николаевна Посвятовская Страница 51

запас и даже может предположить, как человек в определённой ситуации пошутит. В программе содержится, в зависимости, конечно, от встроенной памяти, до пятидесяти миллионов потенциальных алгоритмов твоего поведения. Задаётся режим, и программа конструирует голографическую модель в предлагаемых условиях. И самое главное, стенки наших глазных хрусталиков могут запомнить до двухсот петабайтов памяти: картинки, голоса, сны и эмоции. “Реплика” всё это способна будет воспроизвести. Эти разработки стали вестись только недавно. В случае успеха, мир ждёт настоящая антропологическая революция. Для многих это будет означать победу над смертью. Следующим шагом, судя по прогнозам, станет технология так называемого угнетения клеточного паттерна. То есть, теоретически, в будущем станет возможно воссоздать клеточную модель человека (как на 3D-принтере). Кирилл не воспринял эту новость всерьёз и, конечно же, не собирался сообщать об этом матери. Но как-то так вышло, что, проговорив по телефону с ней несколько часов, он, к своему удивлению, рассказал. И сразу же устыдился собственных слов, так как, получалось, он уже принял смерть матери как неизбежное.

– Я ничего не поняла, – сказала мама. – Я тут Чехова перечитываю. У него где-то есть фраза, наизусть её выучила: “Смерть страшна, но ещё страшнее мысль, что никогда не умрёшь и будешь жить вечно”.

– Ты это к чему?

– Зачем себя надо повторять?

– Почему повторять?

– Ну а как? Я в ваших технологиях ничего не понимаю, но я знаю одно: скоро они научатся оживлять тебя после смерти. Чтобы не было горя, чтобы была одна радость для всех. Но так не бывает. И так не должно быть.

– Да? Ну вот фотографии же ты всё время рассматриваешь? Значит, тебе всё-таки хочется, чтобы кто-то продолжал в тебе свою жизнь.

– Это совсем, совсем другое.

– А в чём разница?

– Я вспоминаю, и больше ничего. Я не собираюсь занимать чужое место.

– Это твоё собственное место. О чём ты? Почему чужое?

– Ты ошибаешься. Но я тоже раньше так думала. В моём детстве была такая игра: ставили стулья, а вокруг них под музыку бегали дети. Потом музыка обрывалась, и дети должны были успеть сесть на свободный стул. Только штука была в том, что стульев было на один меньше, чем участников. И так каждый раз – не успевший сесть убывал. А вы хотите сделать так, чтобы стульев было поровну с играющими. Но так никогда не будет.

– Ладно. Это всё как-то сложно.

– Я прожила счастливую жизнь. Хотя всего было достаточно. Вы же даже не догадываетесь, как мне тяжело было одной, без Толи, вас кормить и одевать в девяностые. Ну, ты, допустим, сам уже всё знаешь. Да, Лёшу береги. Ему худо придётся.

Последующие недели Кирилл помнил очень плохо. С каждым днём здоровье мамы ухудшалось. Она принимала происходящее мужественно. Не сказала об этом ни одной подруге и их попросила не распространяться среди знакомых. Он купил билет до Москвы, чтобы успеть повидаться в последний раз, но не успел.

Прошло несколько лет. Лёша женился-таки на своей однокласснице и стал работать на почте. Петя пошёл в школу и серьёзно увлёкся футболом. Лена уговаривала Кирилла завести второго ребенка. Кирилл открыл собственную студию дизайна и рисовал уже третий мультфильм. Он стал внимательно следить за разработками “Реплики”. Даже съездил в Штутгарт и посетил институт, где велись исследования. Были проведены первые испытания по регенерации отживших клеток. Удалось восстановить из огрызка целое яблоко, потом на основе “Реплики”, из ДНК волоса и многочисленных видеодокументов воссоздали голографический фантом Элвиса Пресли.

В своей берлинской квартире Кирилл подолгу сидел за столом, подперев подбородок кулаками, и разглядывал старую металлическую сигаретницу в виде теремка. Если потянуть за кольцо дверки, то валдайские колокольчики, подвешенные под самой крышей, начинали играть мелодию “Вечерний звон”. Так он мог сидеть часами. Кириллу стала сниться мама. Они ничего не говорила, а только смотрела на него. И смотрела с той исключительной и таинственной благосклонностью, с какой герои снов разглядывают попавшего в их владения сновидица.

Ольга Брейнингер

Поллок и Брейгель

Впервые за три месяца нам удаётся, наконец, пересечься в Будапеште. Как всегда: долгие подстраивания под график и расписание друг друга, попытки передвинуть каникулы на день вперёд, отпуск на два дня назад, дедлайны – далеко за пределы памяти; всё остальное – будто не существует. И вот, когда всё со всем совпало, – молниеносный звонок по скайпу, быстрый поиск направлений, куда дешевле всего добираться из Германии и из Швеции, сканирование подходящих предложений на airbnb, три футболки и свитер в ручную кладь, рюкзак, дорога – и ожидание ослепительного счастья, когда вы – в аэропорту или на вокзале, на автовокзале, на улице, где угодно – снова увидите друг друга.

Я прилетала в Будапешт на два дня раньше Матиаса, в среду. Ещё в самолёте я начала мысленно репетировать вечер пятницы, набрасывая в блокноте фразы и заштриховывая пустоту вокруг. Может быть, думала я, спустя шесть лет таких отношений все эти “давай попробуем увидеться через месяц”, “я не смогу прилететь в октябре” и “я буду всё время о тебе думать” вдруг перестали дотягивать до того ощущения ослепительного счастья, ради которого когда-то стоило разрешать себе продолжать. Может быть, у каждого “я хочу быть с тобой” на изнанке проставлена дата, до которой в эти слова веришь – и когда сам говоришь, и когда говорят тебе, а потом – перестаёшь.

Может быть … Но во всём этом не было никакого смысла. Такие истории связывают людей слишком прочно, и я хорошо это знаю. И тем не менее я вновь и вновь возвращалась к тому, что – будь, наконец, честна сама с собой – следовало сделать много лет назад: расстаться с Матиасом. И поэтому, когда я очутилась в квартире 13с на улице Салаи 62, около площади Лайоша Кошута на правом берегу Дуная, и, раздевшись, вымыв руки и налив себе апельсинового сока, отправила сообщения всем, кому хотела, что я в Будапеште, – я поняла, что приезжать заранее было ошибкой. Отсюда, из среды, оставшееся до пятницы время казалось крепостной стеной, которую мне никогда не одолеть без потерь.

“Я сдамся, – подумала я. – Всё, это ясно. Опять сдамся”.

На второй, мансардный этаж вела грубая деревянная лестница. Стены были обшиты досками, потолок опрокидывался прямо на кровать с тусклым цветочным покрывалом; деревянные балки, много маленьких подушек, пыльный гобелен на стене и вид на Дунай и парламент. Я упала на кровать и зарылась в пыльные