Колодцы знойных долин - Сатимжан Санбаев Страница 51

говорили об отце плохое, он всегда считал, что люди хотят добиться от него отказа от ремесла беркутчи. Не дослушивал до конца. Обрывал или уходил куда-нибудь. Дядя Турас, помнится, обвинял его и в смерти матери Манкаса. Мол, избил Асан ее за то, что она однажды случайно скормила беркуту кусок свежего мяса вместо вымоченного в воде, отжатого и обескровленного. Избил, ушел в горы, а у нее начались преждевременные роды… Так ли это было на самом деле? Никто теперь не скажет правды…

Манкас поднял взгляд и увидел в небе одинокого орла, висевшего неподвижно. Сжалось горло… Вспомнились слова старой песни, которую любил петь отец:

Небо откажет сыну —

Рухнет на землю беркут.

В сердце живет надежда…

Жизни аркан настигнет

Горьким кольцом змеиным.

В сердце не гаснет вера…

Отец все время пел эту песню, как молитву. Он не терял своей веры… И это было, пожалуй, единственным спасением. Ведь, если поразмыслить, нельзя винить человека за то, что он хотел, чтобы сородичи его ходили в горы, стали беркутчи, были сродни самим беркутам. Ибо только мужественные люди могут противостоять злу. Разве не качества, привитые ему отцом, увели его когда-то из чужих песков и привели на родину? Разве не эти качества помогли ему с лихими красными конниками разбить отряд Турана? Не отцу ли обязан он тем, что вместе с могучими сынами других народов три раза летал во время войны в тыл фашистов… И выжил в тот морозный зимний день, когда, преследуемый врагами, бросился в реку и стал под водопадом. Три часа стоял он тогда под ледяной водой, видя, как бесятся овчарки и недоумевают, потеряв его из виду, эсэсовцы. Собаки рвались в стремительный, обжигающе холодный поток, и фашисты со злости стали осыпать пулями реку. Стреляли по бешеному водопаду, по мертвому обледенелому берегу, по лесу, подступающему к воде. А горная река клокотала и ревела, защищая его. Только одна пуля впилась в руку, сжимающую последнее и верное оружие — кинжал с костяной рукоятью. Но ледяная вода остановила кровь, и он в конце концов вышел победителем…

Нет, не одна только любовь к птицам вела его по жизни. И беркутчи Асан тоже не был помешан на птицах, как считали люди.

— Манкас-ага! — раздалось сзади. — Смотрите, как красиво море!

Беркутчи обернулся и опешил, увидев Кенеса, идущего по узкому гребню с конем на поводу. Улыбнулся. В душе что-то оттаяло. И он поспешно стал укорять себя. Мальчик, видно, поддался минутной слабости, просто не выдержал нагрузки. Где уж тут понять высоту и удивиться ее красоте, когда сердце заходится от напряжения, а пот разъедает глаза? У него самого вон как с непривычки давило и звенело в ушах! Он был рад тому, что Кенес быстро справился с собой. И с удивлением отметил, что с этой радостью быстро и легко пришло к нему душевное равновесие, словно он сейчас сознательно старался обрести его. Как будто поднялся над своей печалью, не тратя силы на преодоление ее. И ему захотелось взять и выговориться перед мальчиком, так, чтобы и он понял, к чему все это, ради чего жил беркутчи и зачем пришел сюда. Но подумал, что мальчик хочет всего лишь беркутенка и ему будет скучно слушать его долгий рассказ. Не дай бог наскучить кому-нибудь своей болью. Лучше уж потерпеть. Лучше уж дождаться времени, когда человек будет готов принять твой рассказ. А сейчас нужен лишь беркутенок — белый или уже сменивший пух с коричневым, красноватого отлива остреньким клювом и цепкими коготками. Больше ничего…

— Ну, пошли дальше, — сказал он, вставая.

Отсюда до Коп-ажала было рукой подать, и они продолжали путь: шли осторожно, но достаточно быстро, чтобы достать птенца сегодня.

— Видишь красную скалу? — спросил беркутчи, когда вышли к нависшему над обрывом разрисованному камню и стало видно, как ущелье полукругом заворачивает к Черным горам.

— Там находится гнездо?

— Да.

— То самое? — Глаза Кенеса заблестели.

— Ну конечно.

— Нож дадите?

— Зачем? — Манкас усмехнулся, потрепал его взмокшие волосы. — Одинокий беркут не нападает на человека. Он сейчас знаешь на какой высоте? И в бинокль не скоро найдешь… А подойдем к гнезду — уйдет еще выше.

Но самому стало тягостно оттого, что мальчик попросил нож, не поинтересовавшись сперва повадками горной птицы. И как в тот далекий день, когда он стоял под ледяным водопадом, тело его вдруг знакомо напряглось, словно бы готовясь к прыжку или встречая пулю.

А камень за эти годы ничуть не продвинулся в ущелье, и все так же неудержимо летели в пропасть изображенные на нем тау-теке и охотники. Творение безвестных степных художников, казалось, жило особой жизнью, вознесясь выше сомнений человека; оно не зависело от его восприятия, а утверждало свое. Это было истиной. И постаревшему, много пережившему на своем веку воину рисунок говорил то же самое, что доказывал юному беркутчи Манкасу: мир — это вечная жертвенность живых и вечное торжество жизни. Нет в нем победителя и побежденного, эти понятия — измышления глупых, есть лишь страдающие и торжествующие… Манкас теперь знал, как выразить смысл рисунка словами.

— А почему он уйдет выше? — спросил Кенес. — Что, беркуты боятся людей?

— Пошли, расскажу по дороге. — Манкас зашагал дальше, еще раз взглянув на рисунок. — Беркут хорошо знает бесполезность борьбы с человеком. Могучие крылья дают ему возможность властвовать в вышине. Он там один. Единственный. С ним там некому соперничать. Ну и, должно быть, так легче переносить поражение. Думаю, он не принимает потерю птенца за свое поражение. Уходит в поднебесье — и все.

— Но разве это не трусость?

— Он парит в выси! В недоступной нам выси… И этим побеждает! — Пытаясь успокоиться, Манкас шагал по самому краю обрыва. Лицо его было сурово.

Они прошли несколько метров, и беркутчи заговорил снова.

— Яс тобой говорю как равный с равным. Больше половины жизни я сражался с врагами нашей Родины. Видел фашистов. И хочу, чтобы ты всегда любил людей. — После того как мальчик попросил нож и не заметил рисунка на камне, Манкас вновь засомневался в нем. И решил продолжить разговор без каких бы то ни было поблажек. — Отец рассказывал… Однажды в голодный год беркут напал на ребенка, лежавшего в колыбели. Ребенок плакал, и птица увидела его язык. Молодым беркутам обычно скармливают язык лисицы или волка, которых они берут на охоте… Видно, голод одолел птицу. Да и