Фантом Я - Ольга Устинова Страница 5

мысли злобной чистоты и точности, хранимые во мне кладом на дне холодного и пассивного океана сопротивления ее необузданности. Она не понимала какой подарок делает мне несчастьем любить ее. Она не понимала, что она — единственный на моем страшном пути человек, равный мне по инстинкту убивать счастье. Она умрет с нулем информации о себе, уверенная, что ненавидит меня, и унесет в могилу неузнанную тайну разрушенного Вавилона счастья со мной — счастья найти равного. Равного самоубийцу. Ибо она была мне ровня в красоте, в разрушительной силе ее таланта.

Она мне гадала, и я запомнил слова: «В один прекрасный день ты, парень, проснешься знаменитым, и я стану знаменитой вместе с тобой».

Грустные воспоминания о трущобах, где я жил

Вы все стремитесь и не скрываетесь взять advantages from me, иными словами, загнать меня в несчастье для вашей выгоды, такого тихого, растерянного, бессловесного перед лицом клоаки, в которой оказался. А того вы, господа, не понимаете, что я беру advantages с вас, а точнее, с несчастий, в которые вы меня загоняете. А я вас провоцирую, вас подстегиваю, вас подстрекаю (так что вы этого даже и не чувствуете), вам помогаю уничтожить меня.

Итак, начнем, господа присяжные заседатели.

Сделаем маленькое отступление: Когда на ленте мировой памяти появляется то, чего ты так боишься, что оно покажется, о чем какой-то там ценой, лишь бы избавиться, ты хочешь позабыть, а оно лезет, ищешь забытья.

Стоя не в моей церкви и морща из глаз слезы: «за что, за что ты меня, Господи?», я озарился догадкой как услышал: «Господь диктует тебе книгу жизни, ту самую, о которой ты молил так часто. Будь благодарен. Ступай и записывай. Слезы твои — твои чернила. Страдание твое — твое вдохновение. Не будет у скалы чувства, не скажет скала слово. Иди и записывай, ничего от тебя больше не требуется».

«Но я израсходовал себя. Я больше не могу. Я должен кое-что сделать, прежде чем они вернут меня к их пониманию нормальности. Я действительно могу писать только когда истекаю кровью. И это, действительно, мои чернила.

Знаете ли вы, господа присяжные заседатели, что такое three dimensions?

Ах вы осведомлены. А знаете ли вы, что такое мир позади миров? Нет? А знаете ли вы, что такое страдание позади страдания? Или после страдания?

Не понимаете, что я имею в виду? И даже глупо? Ах, даже глуу-по! Хорошо. — После ваших миров, которые как один. Позади вашего мира.

Не понимаете?

Хорошо, у вас, которые берут пять копеек с ближнего во имя своего грошового благополучия, во имя своей немощи перед другими спиралями!

Хорошо, господа присяжные заседатели. Я заканчиваю разговор. Вы — победители в этом измерении. Но мы еще встретимся, а может, нет».

Приговор: «Виновен перед самим собой».

Я и Роберта

Мы разрушали внутренний образ друг друга в друг друге, и получилось, что мы не можем жить с представлениями друг о друге, с образами нас обеих внутри себя. Я могу жить только с человеком, который предложит мне образ — его понимание меня, близкий к моему внутреннему о самом себе. Так же как и Роберта.

Я шел к пониманию этого, потому что мне это было необходимо — быть с этим, не быть. Не знаю я, что там было на самом деле. Для того, чтобы дать волю этой необходимости, нужны были безвыходные обстоятельства, и они же, чтобы освободить подсознание. Бог послал мне это освобождение, и мне не нужна больше Роберта, т. к. мой анализ самого себя приближается к полному пониманию себя. Это дает мир с собой и баланс в душе, который мне необходим, чтобы разорвать с Робертой. Она стремится к пониманию себя, но не целиком себя знает. Почему она может жить с другими мужчинами, о которых мне врет, потому что они «знают правила игры». А для нее уйти в самоанализ — все равно что «выйти из игры». Пугается.

Пусть будет правило игры: Показать себя слабее другого, глупее, зависимее — маленькая приятная ложь, подфартить внутреннему образу. Это делает несчастного в этом мире человека счастливым. Я пытался сделать Роберту счастливой.

В первый раз после четырехдневной болезни выполз на митинг этих ребят из АА. Спикер был отличный. Мой человек. Он сказал, что изолированность привела его к вымышленному фантастическому миру, и он делал то что делал, так, чтобы якобы делать, но существовал в ином мире.

Заговорили об изолированности. И вот тут я получил ответ на давнишний вопрос. Женщина, которую я всегда слушаю с интересом (интеллектуально звучит), сказала: «Изолированность привела меня к чистой обсессии». Она обычно сидела где-нибудь у себя на окне и считала окна противоположного здания до тысяч и сначала.

Это напомнило мне о моих крестиках и моих подсчетах окон. Я подошел к ней после митинга, что очень редко делаю, и сказал спасибо, ибо был действительно благодарен. Рассказал о крестиках. Она сказала: «В моем случае это было “lack of stimulation in environment” (Это мое). Я всегда искал учителей, и они меня отвергали. Почему? Очевидно я всегда интересовался только самим собой — мания самовыражения, приведшая меня к писательству. Крестики, которыми я самозабвенно заполнял серые листы бумаги на уроках в школе, до полной черноты бумаги, — это была одна из моих obsessions.

А может быть все потому, что мне всегда было невыносимо скучно.

Без курева, в состоянии полной принадлежности самому себе, я, кажется, просто учусь мыслить как ребенок, которому столько времени, сколько я не пью и не курю. Вот откуда эта мания записать любое новое в мыслях, в событиях, в переживаниях. Как будто вся прошедшая жизнь была сплошным эмоциональным кошмаром. Ад и месиво эмоций. И вот теперь слабое пробуждение мысли. Скажем так: на долго накапливаемом вариве эмоций вырастают ростки мысли. Вместо выливаемой на бумагу просто жалости к себе. Или просьбы: пожалейте, пожалуйста.

Понял наконец, что выгнать меня с работы никто не может. Этот эмигрантский страх прошел. Но, как сказал один мой знакомый, которому я жаловался: «И негра этого тоже никто не выгонит».

Я плюнул волноваться. Спокойно делаю весь «габидж» — ту работу, которую никто не хочет делать. Подбираю его из своей рабочей корзинки. Времени такая работа берет больше, количества для отчетности не дает. Получается, что я как бы делаю мало. Тот же знакомый (Максим) сказал: «Hard adjustment to another country. (мучительное приспособление к чужой стране). Они глупые здесь, они этого не понимают». Еще Максим сказал: «Это потому