Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский Страница 5

Векшин, томившийся, обливавшийся омерзительным липким потом в ожидании развязки, увидел, как швырнуло казнённого на стену, услышал, как треснул череп и выплеснулась из него на крашеную зелёной масляной краской стену кровянистая мозговая слизь, медленно поползла вниз. Смертник рухнул на пол, тут же подбежали двое с ведром и носилками, быстро смыли тряпкой со стены шевелившую жуткими щупальцами кровавую медузу, засунули труп в брезентовый мешок, бросили на носилки и унесли.

Он знал, что казнили изверга, на чёрной совести которого было больше десятка изнасилованных им и жестоко потом убитых мальчишек, сам недрогнувшей рукой подписался бы под смертным приговором этой нелюди. И никакой жалости до последнего мгновения не испытывал к немолодому уже мужчине, шедшему по коридору, опустив голову, с заложенными за спину руками. Поражался его обыкновенному, без каких-либо порочных следов лицу, неожиданным очкам на вислом носу, словно бы недостоин тот был даже этого. Но то, как просто и страшно, в один миг оборвалась на его глазах человеческая жизнь, этот прилипавший к стене кровянистый человеческий студень…

Он с трудом сумел погасить рвавшийся наружу приступ тошноты, облокотился на стенку, не надеясь на ослабевшие ноги. И выглядел, судя по всему, плоховато, потому что Володя поддержал его за плечо, тревожно спросил:

– Ты как, Миша?

– Ничего, нормально, – пересилил себя Векшин. – Давай уйдём отсюда, дышится тут как-то…

Сразило его не только зрелище состоявшейся казни. Не меньше – что снайпером была женщина. Молодая ещё, чуть за сорок по виду, симпатичная женщина, чернявая и темноглазая, с открытым, чуть скуластым лицом. Та же логика – будто она, занимаясь таким жестоким, тем более для женщины, ремеслом, обязательно должна быть какой-нибудь образиной.

Уже потом, когда сидели они в Володином кабинете и пили – никогда ещё Векшин не поглощал его с таким желанием – коньяк, разузнал он об этой женщине. Зоряна – так романтично, оказалось, звали её – в самом деле женщиной была необычной. И знаменитой.

– Ты бы видел её при полном параде, – говорил Володя. – У неё столько орденов и медалей, что не всякому вояке сравниться. О ней газеты писали, фотографии в газетах печатали. Она снайпером на войне была, столько немчуры ухайдакала, что даже фильм о ней хотели снимать. А она отказалась, наотрез. Вообще скромности она редчайшей – никогда о своих боевых заслугах не рассказывает, награды в праздничные дни не цепляет, журналистов, рвущихся к ней, близко не подпускает.

– Исполать ей, – пожимал плечами Векшин, – но неужто никакую другую работу для себя подыскать не могла? Не настрелялась? Больше двадцати лет уже, как война закончилась.

– Это не ко мне, – сморщился от кислятины лимонной дольки Володя, – это ты у неё спроси. Чем-то, значит, она руководствуется, неспроста же.

– Спросил бы непременно, – Векшин уже заметно охмелел. – Про твою психологию. – Загорелся: – Слышь, Вова, а позови её сюда, будь другом. Страсть как хочется покалякать с ней, интересно же.

Володя помедлил, затем поднялся, отодвинул стул.

– Не обещаю, но попробую. Покалякать с ней тебе вряд ли удастся, из неё лишнего слова не вытянешь. И приказать ей нельзя, только попросить, кремень-баба. И если не ушла ещё.

Оставшись в одиночестве, Векшин уронил голову на брошенные на стол руки, закрыл глаза. Выпитый коньяк спасительно сгладил кошмарность недавних впечатлений, хранилось лишь, не пропадало муторное нытье в глубинах желудка. Раскрылась дверь, Володя вернулся с Зоряной.

– Знакомься, Зоряна, – сказал ей Володя, – это доктор Векшин, о котором я говорил тебе.

Векшин вышел из-за стола, шагнул вперед, замешкался, не зная, протягивать ей руку или дождаться, пока сделает это Зоряна. Мелькнула даже мысль, что эта непостижимая женщина вообще может не посчитать нужным делать это, – кто он, мальчишка, пусть и врач, в сравнении с ней. А ещё о том, что придётся ему коснуться руки, сжимавшей недавно тяжелую винтовку, целясь в человеческую голову. И только сейчас, вблизи, заметил, что лицо её тоже чем-то необычно, есть в нём что-то странное, чуднόе. И вдруг, когда очутились они глаза в глаза, понял это. Они у неё были разного цвета. Левый – тёмно-лиловый, почти черный, а правый чуть посветлей, с карим оттенком. От неё, похоже, не укрылось его замешательство, уголки её бледных, не накрашенных губ слегка дрогнули, протянула ему руку, спросила:

– Вы в самом деле приехали сюда с Украины?

Этот говор не слышал он с того дня, как приехал сюда. Спутать его с каким-либо другим было невозможно, не выветривался он за долгие годы, а скорей всего вообще никогда, как бы обладатель его ни старался. Говор уроженца Западной Украины, так хорошо ему знакомый. Говор, в который вносили свою лепту, нередко возвращаясь, повторяясь, сменявшие друг друга власти – польская, русская, австро-венгерская, советская, образовав за истекшие века ни с чем не сравнимую языковую смесь.

– Оттуда, – подтвердил он после не по-женски крепкого её рукопожатия. И предвосхищая её неминуемый следующий вопрос, назвал свой город.

Зоряна продлила улыбку, сказала, что рада встретить здесь земляка, давно не приходилось. А сама она, сказала, из Яворова, это ж совсем рядом, и во Львове у неё дочь, тоже учится в медицинском институте, заканчивает четвертый курс, Терещук Марийка, может быть, знает он её. Огорчилась, что не знаком он с ней, но всё равно надо бы им поговорить, жаль, сейчас времени нет, ждут её, надеется она, что вскоре они увидятся…

– Ты сделал невозможное, – покрутил головой Володя, когда Зоряна, выяснив, в какой больнице он работает и где живёт, распрощалась. – Не припомню, когда видел её улыбавшейся. У неё и мужик такой же, бирюк бирюком.

А увидеться с ней довелось Векшину в самом деле вскоре, чего уж никак он не ожидал. На следующий же день. В воскресенье. И не по добру. Поздним вечером заглянула к нему общежитская сторожиха, сказала, что звонили ему из больницы, просили срочно прибыть. Обычное дело, наверняка звали его на какую-нибудь большую операцию, где одному не управиться и требовался ассистент, потому что дежурство на дому в этот день было не его, а Сапеева, того бы и вызвали. Или, об этом Векшин тоже не мог не подумать, Сапеев сейчас не в том состоянии, чтобы работать, что, увы, было не редкостью.