Сад, пепел - Данило Киш Страница 5

засыпаю, но мне не удается поймать мгновение, когда ангел сна, эта большая ночная бабочка, прилетает, чтобы своими крыльями закрыть мне глаза. Тогда я начинаю подкарауливать это мгновение. Мне хотелось бы только однажды предугадать сон (как я решил, что однажды предугадаю и смерть), поймать ангела сна за крылья, когда он придет за мной, схватить его двумя пальцами, как мотылька, к которому я подкрался. Собственно говоря, я использую метафору, потому что, когда я говорю «ангел сна», то думаю, как думал и тогда, когда верил в ангела сна, что мгновение, когда происходит переход из состояния бодрствования в состояние наркоза, потому что долго верил, и, полагаю, был прав, — это мгновение наступает внезапно, потому что, если организм сам по себе долго засыпает, сознание должно погрузиться в сон сразу же, как камень, брошенный в воду. Но я хотел поймать ангела сна в свою хитрую ловушку, позволяя себя убаюкать, даже изо всех сил старался заснуть, а потом с усилием, достойным и взрослых, резко поднимал голову в последний миг, когда думал, что поймал себя на том, как погружаюсь в сон. И я никогда не был полностью удовлетворен результатами этого мучительного эксперимента, Иногда я намеренно будил себя и по десятку раз, последним усилием сознания, последним волевым усилием того человека, который однажды перехитрит саму смерть. Эта игра со сном была лишь подготовкой к большой борьбе со смертью. Но мне всегда казалось, что момент неправильный, и я поторопился, потому что не успел заглянуть в сон, а моим намерением было именно это, но я вздрагивал в самом преддверии сна, а ангел уже скрылся, спрятался где-то за моей головой, в точке фэн-фу,[4] что ли. И все-таки казалось, что однажды мне удалось поймать сон за работой, так сказать, in flagranti.[5] Я произносил про себя «Я не сплю, я не сплю» и ждал с этой мыслью, как в засаде, чтобы кто-нибудь, ангел сна или Бог, оспорил эту мысль, явился, чтобы ее опровергнуть, и помешал так думать. Я хотел проверить, кто и как может внезапно остановить ход моих мыслей, собственно, это одно простое предложение, эту обнаженную мысль, которую не хотелось отдавать без борьбы. Тогда, измученный усилиями не отдавать эту мысль легко, а ангел сна не приходил, чтобы ее опровергнуть, сознавая, наверное, что это я за ним подглядываю, я прибегал к хитрости: прекращал об этом думать, чтобы ангел поверил в то, что, изнуренный усталостью и неосмотрительный, я решил сдаться без сопротивления, с закрытыми глазами. Но и это было непросто, вдруг перестать думать такую простую мысль я не сплю, потому что она текла сама по себе, несомая инерцией, и, чем больше я старался ее не думать, тем она становилась все более назойливой (это как если бы я старался не слышать тиканья будильника на ночном столике рядом с кроватью, и вот именно тогда-то я и осознавал его присутствие, и только тогда четко слышал его тик-так). И когда, наконец, мне действительно удавалось забыть эту свою мысль — я не сплю, — то погружался в сон, даже не зная, как (как мне удавалось не слышать тиканье часов, только когда я переставал о них думать, или когда уже спал). Но, говорю же, один или два раза мне удалось очнуться именно в то мгновение, когда крылья ангела, словно тень, закрыли мне глаза, и я ощутил некое упоительное дуновение; но просыпался именно в тот момент, когда ангел сна появился, чтобы меня унести, а мне не удалось его увидеть, не удалось ничего узнать. Наконец, стало ясно, что присутствие моего сознания и присутствие ангела сна взаимоисключающи, но я потом еще долго играл в эту изнурительную и опасную игру Говорю же, я хотел присутствовать при приходе сна, оставаясь в сознании, от страха и из любопытства, и я решил, что когда-нибудь буду, находясь в сознании, присутствовать при приходе смерти и так ее одолею. Я притаюсь, и когда медведь-смерть подойдет, чтобы меня обнюхать, то она поверит, что я мертв.

Резкий звук будильника врезался в мое сознание, как вспышка света, и я обнаруживал себя совершенно измученным и потерпевшим поражение. Хотя сразу же понимал, что будильник зазвонил, чтобы с триумфом объявить о времени так долго ожидаемого путешествия, но я, из-за усталости и мести ангела сна, которого я хотел поймать за крылья, лежал, укрывшись с головой, и в первый момент не хотел ни просыпаться, ни ехать; мне казалось, что то состояние внутренней расслабленности, в котором пребывали мое тело и мое сознание, словно погруженные в какую-то теплую, ароматную жидкость, ничем нельзя заменить. «Анди, Анди, пора, — слышу я голос мамы. — Ты не забыл? Сегодня мы уезжаем». Потихоньку прихожу в себя и, не открывая глаз, позволяю маме снять с меня пижаму и смочить водой лоб. Пока она меня причесывает, голова моя устало склоняется на ее плечо.

Но моей сонливости, как ни бывало, как только я выпиваю горячий кофе с молоком и как только вижу у наших дверей фиакр, темно-лиловый в лунном свете и в свете занимающейся зари, огромный, как корабль. Ночь прохладная, а лошади пахнут сеном и сиренью, В свете фонаря я вижу под лошадью свежий навоз, исходящий паром. Сажусь между мамой и Анной на заднее сиденье, под кожаным пологом. Отец садится впереди, рядом с извозчиком. Перед нами лежит наш большой желтый чемодан из свиной кожи, а ноги укутаны грубой попоной из верблюжьей шерсти, которая пахнет лошадьми и конской мочой. «Мы ничего не забыли?» — спрашивает мама. «Термос у меня», — говорит сестра. Тогда мама смотрит на небо и крестится. — «Думаю, мы ничего не забыли». По ее лицу видно, что она довольна: на небе сияет полная луна, а мама была поклонницей луны растущей.

Асфальт блестит от поливки или дождя, словно покрытый глазурью, а фиакр тихо плывет, слегка покачиваясь на волнах приближающегося прилива зари. Слышно только равномерное постукивание корабельного двигателя, в котором стучат восемь сильных поршней. Я уже не сонный, только холод свежего утра обдувает нос, и я зябко прижимаюсь к маме. На вокзале отец расплачивается с извозчиком и отдает наши веши носильщику. Потом мы заходим в поезд, в вагон первого класса, где сияет кобальтовый свет ацетиленовых ламп, и усаживаемся на сидения из зеленого бархата, на которых растет миниатюрная, густая английская трава. Над сидениями, как в садах, живая изгородь из белого кружева — из роз. Я сижу у окна, на почетном месте. Внутри тепло,