Сволочь - Михаил Борисович Юдовский Страница 49

— Адну нельзя, шесть палучится, прымэта плахая, — объяснил кавказец. — А так — ты даришь, и я чуть-чуть дарю.

— Спасибо, — сказал я.

— Нэ за что, дарагой. Падэрешься снова — приходи апять. Пашютим вмэсте.

После рынка настроение у меня заметно улучшилось. К тому же, в гастрономе мне почти без очереди удалось прикупить относительно неплохой коньяк, и я с легким сердцем направился к Октябрьскому дворцу, имея в своем распоряжении бутылку коньяка, роскошный розовый букет и подбитый глаз.

Во дворце, где уже было довольно людно, я сразу же направился в буфет, надеясь, что не встречу там никого из знакомых — мне не особенно хотелось объясняться насчет перемен в моей внешности. Надежды эти тут же рухнули, поскольку за прилавком стояла буфетчица Надя.

— Привет, — сказал я, стараясь держаться к ней правой, неподбитой стороной. — Мне чашку кофе и какой-нибудь бутерброд.

— Здоров, почтальон, — откликнулась Надя. — Ух ты, какой букет! Это мне?

— Э-э-э… — замялся я. Мне сделалось досадно за свою недогадливость, потому что цветы от меня Надя точно заслужила.

— Понятно, не мне, — вздохнула Надя. — Укротительнице своей. А бутылки пустые принес?

— Э-э-э, — столь же внятно ответил я.

— И бутылки не принес. Свинья ты, а не почтальон. Дать бы тебе разочек за такое…

— Не надо, — опередил я Надю, — я сам.

Я сжал руку в кулак и, маскируясь собственным профилем, с размаху, но не сильно, зарядил себе в подбитый глаз.

— Возмездие свершилось, — объявил я, поворачиваясь к Наде анфас.

Надя ахнула.

— Ты что. совсем сдурел?

— Я накосячил, я себя и покарал, — смиренно проговорил я.

— Это ж надо так с головой не дружить. Погоди, я сейчас лед принесу.

— Не надо льда, — улыбнулся я. — Дай мне лучше кофе с бутербродом, а то я сегодня не ел ничего.

— Что-то глаз у тебя быстро заплыл, — покачала головой Надя, сострадательно вглядывясь в мое лицо. — И красный уже весь, как буряк.

— Это потому, что ему стыдно перед тобой, — ответил я. — Вот он и прячется, и краснеет. Да ты не переживай, скоро эта дурацкая краснота пройдет, и он станет фиолетовым, как губы у покойника.

— Ну тебя к черту! — Надю передернуло. — Дурак какой. Бери свой кофе с бутербродом и садись где-нибудь у стенки, чтоб тебя видно не было. Псих ненормальный. У меня ж теперь весь день руки трястись будут.

Я и в самом деле присел у стеночки, где можно было не слишком себя афишировать, с удовольствием жуя и попивая. Спустя некоторое время в буфет наведались мои друзья-фокусники. Мне во второй раз за день захотелось сделаться невидимым, и опять не удалось.

— Ага! — с присущей им деликатностью заорали мои друзья на весь буфет. — Привет укротителю укротительниц!

— Рты закройте, — прошипел я.

— Да ладно, не скромничай, распутная тварь… Мамочка родная, что это у тебя с глазом?

— Поцелуй бешеного зверя, — буркнул я.

— Это Люсьена тебя приложила?

— Зося, леопардиха. Я их вчера ночью перепутал.

— А мы тебя предупреждали, что она стерва.

— Полегче насчет стервы. А то я вам такие же фрески под глазами устрою.

— Ладно, не кипятись, рыцарь. Так что, сегодня к нам после концерта?

— Не-а.

— Опять, что ли, к Люсьене? Тебе одного подбитого глаза мало?

— Мало. У меня их все-таки два.

— Смотри, как бы ни одного не осталось. Ох ты, какие розы! Она тебе, значит, в морду, а ты ей цветы?

— Каждый дает другому то, что может.

Эта светская беседа, признаться, меня утомила, и когда друзья мои отлучились к буфетной стойке, я, прихватив сумку и цветы, удрал из буфета в зрительный зал. Зал был наполовину пуст, и я бесконфликтно занял место в первом ряду. Вскоре начали стекаться остальные зрители, заполняя ряды параллельными ручейками, и среди тех, что, подобно мне, предпочли места поближе к сцене, я узнал вчерашнего бородача. Бородач тоже узнал меня и в нерешительности остановился. Я жестом пригласил его присесть рядом со мною. Бородач покачал головой, а затем, присмотревшись ко мне и обнаружив подбитый глаз, расплылся в улыбке, показал большой палец и, что всего возмутительней, подмигнул. Подмигивать в ответ, имея в распоряжении единственный здоровый глаз, было глупо, поэтому я ограничился ответным жестом, заменив большой палец средним.

— Молодой человек, — зашикали на меня, — ведите себя прилично!

— Вы это лучше вон тому бородатому скажите, — огрызнулся я. — А то он мне второй день покоя не дает. Улыбается, корчит рожи, подмигивает, как черт знает что. Мне даже подумать страшно, что за мысли прячутся под его бородой.

От готового вспыхнуть конфликта нас уберег конферансье — выйдя на сцену, он объявил начало концерта. Люсьена выступала на этот раз в первом отделении, и номер свой, надо сказать, отработала блестяще. Она, вроде бы, не делала ничего особенного с магической точки зрения, трюки были не новы и заурядны, но в каждом ее движении было столько искрящейся энергии, столько раскрепощенной силы и пленительной неги, что зал устроил ей овацию. Под гром аплодисментов я подскочил к сцене и возложил на нее цветы.

— Ты была великолепна, — тихонько проговорил я.

— А ты снова украл цветы, — так же тихо отозвалась она. — Ограбил еще одну свадьбу?

— Нет, — улыбнулся я, — обчистил могилки на кладбище.

— Молодец какой… А что это у тебя с глазом?

— С упырем кладбищенским подрался. Эти вурдалаки совсем распоясались.

— Ладно, я с тобой еще вечером поговорю.

— Обязательно поговори.

Я с трудом дождался, пока закончится первое отделение, затем антракт, затем вторая часть, а затем, наконец, разъедутся по домам и гостиницам публика и артисты. Отмучавшись, я направился за кулисы в Люсьенину гримерку. По дороге я встретил все ту же парочку рабочих сцены, чадивших под пожарным щитом папиросами и потягивавших портвейн. Казалось, с момента нашей первой встречи они не поменяли ни место, ни позы, и я вдруг подумал, что они так и родились под этим пожарным щитом, держа в руках пластмассовые стаканчики с портвейном.

— Эге, здоров! — приветствовали они меня. Потом заметили мой оплывший глаз и обрадованно добавили: — Циклоп!

— Вечер добрый, упыри, — заученно отозвался я.

— Че, набил вчера морду кошаку?

— Набил.

— А у самого фингал под глазом?

— Подумаешь, фингал. На кошаке вообще живого места не осталось, просто под пятнами не видно.

— Уважаем, — сказали рабочие. — Выпить хош?

— Нет, — ответил я, — не хочу.

— Не компанейский ты какой-то.

— Я очень компанейский. Только компания мне сейчас нужна другая.

— Опять, что ль, к дрессировщице?

— К укротительнице.

— А какая, бляха, разница?

— Большая. И потише об этом орите.

Рабочие покачали головами.

— Ты не прав, циклоп. Тебе мужики выпить предлагают,