Вулканы, любовь и прочие бедствия - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир Страница 48

что со мной вообще происходило. Любовь хуже смерти, хуже конца света. Ничего не контролирую, мне ничего нельзя доверить. Забросила работу, предала семью, хладнокровно вру мужу прямо в лицо. Он не заслужил такого обращения, мой милый добрый муж, мой лучший друг, который всегда относился ко мне лучше всех. Но его мне недостаточно, семьи мне мало, счастья мало, я все бросаю ради этой кошмарной инфекции в сердце, этой неутолимой мании, чертовой любви, которая запустила в меня когти и отпускать не желает.

Я плачу, а она встает, подходит ко мне, обнимает и крепко держит.

— Родимая, — шепчет она, — бедненькое мое сердечко!

И я реву в голос у нее в объятиях, всхлипывая и испытывая облегчение, ведь это самое последнее, чего ожидаю, когда всплывет моя большая грязная тайна. Жду презрения и позора, а не сострадания и ласки, не чаю оказаться в мягких чутких объятиях Элисабет, и чтобы мне дали выплакаться в ее старый розовый шерстяной свитер.

— Ты знаешь, что тебе нужно делать, — говорит она. — Сама понимаешь, продолжать в таком же духе нельзя. Надо поговорить с мужем, все ему рассказать, облегчить душу. По отношению к нему это твой долг.

Я шмыгаю носом и киваю головой — знаю, всегда знала. И отправляюсь домой, прошу мужа после обеда сходить со мной на прогулку.

Он смотрит на меня с удивлением, затем с тревогой, кивает:

— Да, конечно, сходим.

Мы надеваем флисовые кофты и куртки фирмы «Arcteryx» с тремя слоями мембраны, у меня куртка бирюзовая, у него оранжевая; мои руки дрожат, пока я застегиваю молнию, зашнуровываю ботинки.

— Мы выйдем немного пройтись, — кричит он.

— А можно и мне с вами? — вопит Салка из-за пианино.

— Нет, — хором отвечаем мы, — продолжай заниматься, мы быстро.

Меня мутит от страха, и вместе с тем я испытываю странное облегчение. Как когда висишь на краю пропасти и наконец позволяешь себе ослабить хватку и примириться с неизбежным, свалиться в бездну и встретить свою судьбу.

Идет дождь, и сердце моего мужа разбивается

Извержения бывают разные. Они не похожи друг на друга: одни кремниевые, вязко-текучие и противные, они разносят над землей пылающие тучи и никого не щадят; другие — медленные базовые извержения, при которых лава мирно течет по земле. Все зависит от химического состава магмы, ее количества и пути, который она проделывает до поверхности, а также от тех условий, с которыми она там сталкивается: выходит ли сосредоточенно из конуса вулкана или нерешительно из роя трещин, на нехоженой пустоши или среди оживленного города, нужно ли ей прокладывать многокилометровый путь сквозь толщу ледника или столкнуться с самим океаном — таким тяжелым и темным, что самые большие вулканы, возникнув на океанском дне, так и не давали о себе знать на поверхности воды.

На что мне рассчитывать, когда муж узнает, что нашему браку конец? Он придет в ярость и выгонит меня из дома или я столкнусь с холодной стеной молчания? Он потеряет самообладание, расплачется, распустит руки? Я никого в целом свете не знаю лучше, у нас с ним больше двадцати лет все было общее: жизнь, постель, разговоры, и все равно не представляю, как он отреагирует на мою измену. Элисабет за меня волнуется, предлагает мне для ночлега свой диван на случай, если он прогонит меня.

— Подожду тебя в машине так, буду держаться на расстоянии голоса, когда ты будешь ему признаваться.

Я мотаю головой.

— Для верности, — уточняет она.

— Он не агрессор. Он хороший человек, которому скоро сообщат плохую новость; он стерпит.

И все же я оказалась абсолютно не готова к его реакции в решающий момент: для него это удар, он ведет себя так, словно я подняла на него руку, а не просто сказала: «Я влюблена в другого. Не знаю, могу ли дальше быть твоей женой».

Он останавливается, не смотрит на меня — по крайней мере, сразу, застывает на месте и рассматривает камешки под ногами, затем медленно опускается на корточки, обхватывает руками ноги, прячет лицо между колен, скатывает свое длинное худощавое тело в шар, словно защищаясь от взрывной волны. Дыхание поверхностное, судорожное, и когда он поднимает глаза на меня, его лицо искажено от боли. Он ничего не говорит — только смотрит и дышит, тяжко всхлипывая, глаза сухие, в них мольба.

— Мне очень жаль, что так вышло, — произношу я и слышу, что он плачет. В темноте вокруг нас удивительно тихо, морось сгущается и превращается в дождь — мокрое темно-синее небо вздымается сводом над нами; вокруг безветрие и тишь. Вереск замер в ожидании, весь мир затаил дыхание, а затем полярная гагарка начинает плакаться, над озером разносится печальный зов: «Где ты, любимая?»

Муж молчит, а я пытаюсь выстроить лихорадочные мысли в связные предложения:

— Я даже не могу попросить у тебя прощения. Мой поступок непростителен. Ты этого не заслужил, ты был мне хорошим мужем.

— Анна, — тихо произносит он. — Анна моя любимая!

И все. Он медленно встает, выпрямляет ноги и спину и идет по тропинке прочь от дома, в мокрый от дождя лес, медленно и скованно, словно заново учится ходить. Я бегу за ним, ноги, как ни странно, плохо меня слушаются.

— Кристинн, — с плачем кричу я ему вслед. — Не уходи! Что мне делать?

Он мотает головой, не оборачивается. Не останавливается.

— Ты не хочешь со мной поговорить? Не хочешь узнать, кто он?

— Тоумас Адлер, — едва слышно отвечает муж. — Я знаю, кто он.

— Так ты знал? Все это время, и ничего не сказал?

Он оборачивается, тонкие брови нахмурены, капли дождя стекают по бледному лицу.

— Думаю, все время знал обо всем, с тех самых пор, как впервые увидел вас вместе. И когда ты с ним танцевала. Никогда раньше ты не была такой, совсем другая женщина.

Он наклоняет голову, словно шея больше ее не держит, глаза потемнели от горя:

— Вы спали вместе?

— Да.

— Сколько раз?

— Не знаю.

— А примерно?

— Раз десять, может, двенадцать.

— Когда началась ваша связь?

— В конце июня. Еще до Крисувикского извержения.

— И где у вас были свидания?

— У него дома. И у меня на работе.

— У тебя в кабинете? Значит, все твои сослуживцы в курсе?

— Не знаю. Наверное, только некоторые.

— Кто?

— Элисабет. Йоуханнес Рурикссон. Не знаю.

— А почему ты рассказываешь мне об этом сейчас?

— Мне Элисабет велела. Пока ты не услышал это от кого-нибудь другого.

Ответы сами вылетают у меня изо рта, хотя в груди тесно и тяжело дышать.