Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон Страница 45

Мужчина: 27 августа 1962 года – ✝ 31 декабря 2012 года

Тень человека в инвалидной коляске растягивается и колышется в тумане, пока не становится похожей на царя избранного народа на троне, кентавра на колесах, небесного пророка, управляющего огненной колесницей. Морщина на его лбу разгладилась и теперь больше похожа не на слово «истина», а на слово «смерть». Хор запевает в двести тринадцать голосов:

– Дорогие братья и сестры, родившиеся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, мы ждем вас здесь.

Но если прислушаться повнимательнее, то можно различить один голос, выпадающий из общего строя. Некоторые назвали бы его диссонирующим. Это голос Йозефа Лёве, он смотрит через плечо и кричит в сторону туннеля, по которому приехал сюда:

– Дорогой Сьон, я жду тебя здесь.

Эпилог

Нужно иметь в виду, что хоть автор и решил поставить точку в своей истории, эта книга, как, впрочем, и любая другая, далека от завершения. Персонаж, оставшийся в живых в конце, продолжает жить и прокладывать себе дорогу в свое ненаписанное будущее, неважно, будет оно коротким, длинным или даже бесконечным – таким, например, в котором неожиданные достижения в области биохимии могут привести к открытию лекарства от смерти или где герой сможет прийти на помощь попавшему в беду сверхъестественному существу и в награду получит вечную жизнь (тут есть различия между живыми существами из плоти и крови и остальными видами, населяющими вымышленный мир). А единственный шанс читателя узнать о его испытаниях и победах – это довериться собственному воображению и услышать, как собственный внутренний рассказчик раскручивает его судьбу. Таким образом, даже самые крошечные второстепенные персонажи могут питать надежду, что какой-нибудь читатель возьмет на себя задачу рассказать их полную историю, подхватив, если можно так выразиться, свободный кончик нити со страницы и потянув за него достаточно долго, чтобы можно было привязать к нему новую нить и начать самостоятельное повествование. В число таких персонажей входят и те герои, которые, что называется, мертвее мертвого, – они тоже способны породить новые истории, как в их собственном, так и в других мирах.

То же касается и всего остального, что не доведено до конца на последней странице или упомянуто в тексте лишь вскользь (по ошибке писателя или намеренно), поскольку сюжет и его компоненты могут в сознании как читателя, так и автора, обнаружившего в них неиспользованный материал, совершать такие повороты, которые невозможно предсказать, и тут без разницы, как часто и тщательно читалась книга, сколько людей анализировало и обсуждало ее, сколько веков над ней ломали голову или обрушивались на нее с критикой, люди и звери, боги и стихии, исторические события и мелкие житейские происшествия, природные катаклизмы и микроскопические феномены переплетаются вместе и расходятся во все стороны, словно мицелий гриба, который разрастается в земле на шестьдесят квадратных километров, и точно так же, как и те, кто собирает его мертвенно-бледные плоды в лесах, на скалах, земляных отвалах или под стенами домов, не имеет ни малейшего понятия о том, что он, вероятно, самый крупный живой организм на планете, что ему тысячи лет и что он является родителем других гигантских грибов, которые в совокупности покрывают пятую часть континента. Ярким показателем размеров подземного существа является грибной суп, кипящий в большой алюминиевой кастрюле на плите кухни двухкомнатной квартиры на седьмом этаже запущенного многоквартирного дома на окраине самого красивого из городов мира, – он наполняет своим ароматом не только комнаты квартиры, но и в виде пара выскальзывает через щель в окне и превращает всех, кто его вдыхает, во второстепенных персонажей заключительной главы героического эпоса, известного лишь на родине женщины, размешивающей суп. Другая иллюстрация: мелко нарезанные грибы в салате, который подается в хрустальном салатнике ручной огранки из того же сервиза, что и другие блюда, графины и стаканы, наполненные изысканными напитками и деликатесами и украшающие столы праздничного банкета, завершающего международную конференцию, проводимую в ознаменование столетия этнических чисток. Впрочем, точно такая же прозрачно-звенящая посуда украшает накрытые столы в соседнем зале, где свадебный банкет настолько пышен, что на следующий день отец невесты бросится с церковной башни, тем самым подтвердив опасения распорядителя гостиницы, что у человека такого сорта не может быть средств на торжество, еду и цветы, на фокусника и оркестр, на напитки и воздушные шары, и заставив распорядителя снова и снова задавать себе вопрос, почему он не настоял на залоге, как делал обычно, – вопрос, на который нет ответа, кроме как броситься с той же башни, потому что сам он подворовывал гостиничные деньги, и это точно выяснится в ходе расследования скандала со свадьбой, а факт, что смерти отца и распорядителя случатся так близко друг к другу по времени, может породить слухи, которые прекрасно доживут до наших дней. Или еще пример: семнадцать высушенных на солнце грибов в котомке бродяги, который, блуждая по стране, соседней с той, где проходят два банкета, но немного дальше от той, где самый красивый из городов мира, стоя скатывается с песчаного склона горы, которую местные жители никогда не называют иначе, как Гора, – с удивительным проворством, потому что сушеные грибы почти невесомы, и он путешествует налегке, как и подобает бродяге (бродяги всегда скитались налегке и всегда будут скитаться с легкой котомкой, легкая котомка – главная характеристика бродяги вместе с его посохом, и можно заменить эту троицу из бродяги, котомки и посоха на рассказчика, историю и песню). А обособленно от всего этого, вне историй, где отведена роль гигантскому грибу, стоят те, кто родился к северу или к югу от грибного пояса и с недоверием относится ко всему, что растет в тени, особенно к грибам (психологи называют это микофобией), – их повествовательное искусство похоже на разрастание водорослей, клубники, одуванчиков, лотосов или инжира.

Писатели не меньше, чем читатели, находятся в плену этой природы историй и книг и даже не подозревают, что то, что они считают в своих произведениях совершенным новаторством, на самом деле настолько старо, что с момента, как это впервые сформировалось в сознании первой рассказчицы и она произнесла это, до тех пор, когда это было записано на глиняной табличке, папирусе, пергаменте или бумаге, свернуто в свиток или переплетено в книгу и в конце концов стало литературным новшеством, прошли