Ночной сторож - Луиза Эрдрих Страница 43

Анаквад (перевод): Вы видите здесь богатых людей? Я не знаю ни единого человека, у кого водились бы настоящие деньги. У меня, например, в кармане пара центов. Это все, что у меня есть. С тех пор как в 1492 году пришел белый человек, индейцев начали грабить, отнимая их богатства.

Джагги Блу: Они просто собираются отобрать у нас землю. Через пять лет все участки в резервации перейдут в руки белых, а мы будем странствовать с нашими детьми по дорогам, пытаясь найти место под солнцем.

Гиизис (перевод): Мы не желаем иметь ничего общего с этим законопроектом. Мы собираемся с ним бороться. Вот как обстоит дело. Мы хотим, чтобы все оставалось таким, каково оно есть в настоящее время, и было таким, как есть, пока не появится нечто новое, что будет лучше, нежели то, что есть теперь.

Мистер Холмс: Теперь мы, наконец, можем сделать перерыв? Становится жарковато.

(Смех)

Багги Моррисси: Я случайно оказался в Вашингтоне несколько лет назад. Разговаривал с министром внутренних дел и комиссаром по делам индейцев. Они сказали, индейцам потребуется несколько десятилетий, чтобы стать независимыми. Так что я не понимаю этого законопроекта. Может, будущее покажет, что мы можем этого достичь.

Мозес Монтроуз: В нашем первоначальном соглашении с правительством такого положения не было. Предполагалось, что оно будет длиться вечно. Даже если мы захотим стать независимыми, это все равно должно быть отражено в договоре.

Эдди Минк: Услуги, которые правительство предоставляет индейцам, можно сравнить с арендой. Арендной платой за пользование страной, известной как Соединенные Штаты.

* * *

Чиновники, сидящие во главе стола, выглядели немного ошеломленными таким заявлением Эдди. Потом встреча продолжалась еще два часа, но никто не сказал ничего нового.

Под занавес заседания Мозес Монтроуз внезапно взял слово.

Мозес Монтроуз: А теперь я хочу спросить о том, что меня очень интересует. Каким образом вы собираетесь представить результат нынешнего собрания, когда станете докладывать конгрессу о его проведении?

Мистер Холмс: Различные заявления, сделанные по его ходу, были записаны.

Джагги Блу: Тогда, пожалуйста, запишите и это. Мы все до единого выступаем против этого законопроекта.

Томас провел голосование.

За законопроект – 0 голосов.

Против законопроекта – 47.

Заседание было закрыто. Все пожали друг другу руки и направились к выходу. Когда Томас оказался за дверью, Луис шагнул следом за ним и произнес:

– Помнишь мою дочь Милли? – Томас, должно быть, выглядел озадаченным, потому что Луис продолжил: – Ну, она же Клетчатая, помнишь, как мы ее прозвали?

– О, Клетчатая, да, конечно.

– Моя дочь от моей первой девушки. Ее фамилия Клауд, и она не из наших краев. Милли училась в университете. Помнишь, как она приезжала и задавала разные вопросы? Это она собирала информацию, которая помогла ей получить несколько букв, следующих за ее именем?[66]

– О, конечно, – отозвался Томас. – Наша ученая, и при том чиппева.

– Может, она могла бы помочь нам добытыми ею сведениями?

– Да, – сказал Томас, стараясь не показывать отчаяния. – Давай пустим в дело все, что у нас есть. Они прижали нас к стенке.

Солнечный свет, проходящий через сплошную пелену облаков, напоминающую хлопковое одеяло, был настолько тускл, что невозможно было определить время суток. Томас подумал, что, наверное, уже довольно поздно. Он слышал, как Эдди пытался уговорить Джойс и Мэри зайти к нему выпить.

– Эдди хочет промочить горло, – заметил Мозес.

– Я тоже, – вставил Томас. – Но я лучше ограничусь рутбиром[67] за ужином.

– Тогда так же поступит и ваш племенной судья.

Мозес мог время от времени глотнуть виски, но никогда не напивался настолько, чтобы это кто-нибудь заметил. Это была одна из причин, по которой он был судьей. Он был верен данной Томасу клятве, не пил, и Томас это знал. А в душе ему очень хотелось выпить. Это походило на боль в мозгу. И его мысли крутились вокруг этой боли. Его охватило тревожное беспокойство, как в самом начале болезни. По мере того как он шагал по улице, ему становилось все хуже и хуже. Он был то ли очень большим, то ли очень маленьким и не мог решить, каким именно. Отсутствие теней, плоские поверхности зданий и тротуаров Фарго не помогали. Он чувствовал, что это приближается. Хотелось пригнуться. Съежиться. Его охватило странное ощущение. Так он себя чувствовал, когда его отчитывали в школе. То же самое возникало, например, когда он заходил в банк или покупал что-то дорогое в магазине, не находящемся на территории резервации. Взгляды окружающих давили на него сверху вниз. Их слова расплющивали его. Взгляды сжимали. Слово «исе», обозначавшее стыд. Его употребляла мать. Но по-английски слово «стыд» звучало намного хуже. Оно заставило его внутренне сжаться. Но то, что сжалось, превратилось во что-то твердое и кислое. Оно превратилось в черный осадок в желудке. Или в мысль, пронзившую так сильно, что он способен был отбросить ее при внезапной вспышке гнева. Это могло оставаться в нем, затвердевая все больше, пока не доберется до мозга и не убьет.

Ах, эти чинуши с довольными мягкими лицами.

Он ненавидел их одобрение так же сильно, как и снисходительность. И все же эта истина была похоронена внутри него так глубоко, что прорывалась наружу в их присутствии лишь под видом дружелюбной улыбки.

Позже они вышли из выбранного ими ресторана, недорогого итальянского заведения, где наелись спагетти с фрикадельками, что всех взбодрило. Вдруг Томас увидел Паранто. Он шел по другой стороне улицы, борясь с гравитацией, шатаясь из стороны в сторону. Каждые несколько футов он останавливался, чтобы не упасть, хватаясь то за столб, то за подоконник, то за почтовый ящик. Пальто обвисло и вздымалось вокруг ног. Томас послал остальных вперед и пересек проезжую часть.

– Привет, нииджи, – поздоровался Томас.

Паранто смотрел вперед, в конец улицы, и при этом щурился, словно прицеливался, прежде чем тронуться с места. Он не заметил Томаса и вместо того, чтобы ответить на приветствие, собрался с духом и внезапно рванулся вперед неуклюжим галопом. Он добрался до следующего железного фонарного столба и вцепился в него, как человек, попавший в центр торнадо. Томас последовал за ним, обошел шаткое тело Паранто, встал перед ним и схватил за плечо. Какое зрелище! Растрепанные волосы прилипли к голове. Губа, толстая, как мокрая сигара, выпятилась, щеки обвисли. Слезящиеся красные глаза выпучились, полные страдания.

– Друг, кузен, это я, Томас.

Паранто начал раскачиваться, как лошадь, готовящаяся тащить слишком тяжелый груз. Его ноги пытались отойти от фонарного столба, но руки не разжимались.

– Нет, – прошептал он. – Еще нет.

– Да, – сказал Томас. – Ты пьян. Мы отвезем тебя домой.

– Нет, нет, нет. Еще нет.

Томас попытался оторвать пальцы Паранто от фонарного столба. Но ничего не вышло. Паранто принялся яростно пыхтеть и тяжело задышал. Он напрягся. Выпучил глаза с таким отчаянием, что Томасу пришлось отвести взгляд. Паранто не мог разжать пальцы. Казалось, они приварены к металлическому столбу.

– О нииджи, – причитал Паранто. – Посмотри, как она меня любит! Моя милая! Она не отпускает меня!

Он хрипло засмеялся:

– О боже! О боже! Она поймала меня, кузен!

– Ты можешь уйти, –