Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса Страница 40

— Какого черта мне это даст? — раздраженно перебил его Трухильо. — Что я выиграю от того, что доллары из Центрального банка перейдут на мой личный счет?

— А то, что с этого момента от потерь трехсот предприятий, работающих с убытком, будет страдать уже не ваш карман, Хозяин. Повторяю, если все и дальше будет идти, как идет, то они все обанкротятся. Мой совет — чисто технический. Единственный способ избежать того, чтобы все ваше имущество испарилось по вине экономической блокады, — переложить потери на государство. Никому не будет хорошо от того, что вы разоритесь, Хозяин.

Трухильо почувствовал, что он устал. Солнце грело все жарче, и, как все посетители в его кабинете, Чиринос потел. То и дело он вытирал лицо ядовито-синим платком. Ему, конечно, тоже хотелось бы, чтобы в кабинете у Генералиссимуса был кондиционер. Но Трухильо ненавидел охлаждающий искусственный воздух, обманный воздух. Единственное, что он терпел, это вентилятор в особо жаркие дни. А кроме того, он гордился тем, что был человеком-который-не-потеет.

Некоторое время он молчал раздумывая; лицо стало угрюмым.

— И ты тоже своими свинячьими мозгами думаешь, что я собираю в кулак земли и предприятия ради наживы, — заговорил он устало. — Не перебивай. Если ты столько лет рядом со мной и до сих пор меня не знаешь, чего ждать от остальных. Пускай считают, что власть мне нужна для обогащения.

— Я прекрасно знаю, что это не так, Хозяин.

— Тебе что — нужно объяснять в сотый раз? Если бы эти предприятия не принадлежали семье Трухильо, то и этих рабочих мест давным-давно не было бы. А Доминиканская Республика была бы захудалой африканской страной, какой она была, когда я взвалил ее себе на плечи. А ты этого все еще не понимаешь.

— Я это прекрасно понимаю, Хозяин.

— Ты у меня воруешь?

Чиринос снова колыхнулся в кресле, и его пепельно-серое лицо потемнело. Он заморгал обеспокоено.

— Что вы такое говорите, Хозяин? Бог — свидетель…

— Я знаю, что не воруешь, — успокоил его Трухильо. — А почему не воруешь, хотя имеешь на то все возможности? Из преданности? Может быть. Но главное — из страха. Понимаешь, что если ты украдешь, а я об этом узнаю, то отдам тебя в руки Джонни Аббесу, а он отвезет тебя в Сороковую, посадит на трон и поджарит, а потом выбросит акулам. Он любит такие штучки, наш затейник из СВОРы, и команду себе подобрал с такими же вкусами. Поэтому ты у меня не воруешь. Поэтому у меня не воруют и управляющие, и администраторы, и бухгалтеры, и инженеры, и ветеринары, и надсмотрщики, и прочие, прочие на всех тех предприятиях, за которыми ты надзираешь. Поэтому все они работают четко и споро и поэтому предприятия процветали и множились, превращая Доминиканскую Республику в современную и процветающую страну. Понял?

— Конечно, Хозяин, — снова вздрогнул Конституционный Пьяница. — Вы совершенно правы.

— И наоборот, — продолжал Трухильо, словно не слыша его. — Ты бы воровал, сколько смог, если бы работу, которую делаешь для семьи Трухильо, ты бы делал для семьи Висини, семьи Вальдес или семьи Арментерос. А еще больше, если бы предприятия эти были государственными. Вот уж когда бы ты набил себе карманы. Понимаешь теперь своим умишком, зачем мне эти предприятия, земли и скот?

— Чтобы служить стране, я прекрасно знаю, Ваше Превосходительство, — клятвенно заверил сенатор Чиринос. Он был встревожен, и Трухильо заметил это по тому, как крепко тот прижал к животу чемоданчик с документами и каким все более масляным становился его тон. — У меня и в мыслях ничего другого не было, Хозяин. Боже упаси!

— Однако, что правда, то правда, не все Трухильо такие, как я, — смягчил напряженность Благодетель и скроил разочарованную мину. — Ни у моих братьев, ни у жены, ни у детей нет такой горячей любви к этой стране, как у меня. Они алчны. Хуже всего, что в такие моменты, как сейчас, мне приходится терять время, следить за тем, чтобы они не нарушали моих распоряжений.

Он придал взгляду воинственную пронзительность, какой обычно приводил людей в трепет. Ходячая Помойка вжался в кресло.

— Так, понятно: кто-то ослушался, — пробормотал он. Сенатор Энри Чиринос кивнул, не решаясь заговорить.

— Опять попытались вывезти деньги? — спросил он, придавая тону холодность. — Кто? Старуха?

Рыхлая физиономия, вся в капельках пота, снова кивнула, как бы через силу.

— Отозвала меня в сторону вчера, на вечере поэзии, — начал он неуверенно, голос истончился до ниточки. — Сказала, что исключительно думая о вас, не о себе и не о детях. Чтобы обеспечить вам спокойную старость, если что вдруг… Я уверен, что это правда, Хозяин. Она вас любит безумно.

— Чего хотела?

— Еще один перевод в Швейцарию. — Сенатор замялся. — Всего один миллион на этот раз.

— Надеюсь, ради твоего собственного блага, ты не доставил ей удовольствия, — проговорил Трухильо сухо.

— Я не сделал этого, — промямлил Чиринос, тревога не отпускала его, и слова выходили мятые, а тело сотрясала легкая дрожь. — Там, где командует капитан, солдат не распоряжается. Кроме того при всем моем уважении и преданности, которых заслуживает донья Мария, прежде всего я предан вам. Я в очень щекотливой ситуации, Хозяин. Отказывая, я теряю дружбу доньи Марии. А я второй раз на неделе отказываю в ее просьбе.

И Высокочтимая Дама тоже боится, что режим рухнет? Четыре месяца назад она попросила Чириноса перевести в Швейцарию пять миллионов долларов; сейчас — один. Думает, что настанет момент, когда придется удирать отсюда, и что надо иметь кругленькие счета за границей, чтобы позолотить себе изгнание и жить там да радоваться. Как Перес Хименес, Батиста, Рохас Пинилья, как Перон, все это отребье. Старая скряга. Можно подумать, что тылы у нее и без того не обеспечены, дальше некуда. Но ей все мало. Она и в молодости была скупа, а с годами совсем очумела. Собирается унести счета с собой на тот свет? Это — единственное, в чем ей всегда хватало смелости ослушаться мужа. Два раза за неделю. Ничего себе, у него за спиной плетет сети. Вот так же, без ведома Трухильо, купила дом в Испании после официального визита к Франко в 1954 году. И открывала, и набивала шифрованные счета в Швейцарии и в Нью-Йорке, о которых он узнавал иногда совершенно случайно. Раньше он не обращал на это особого внимания, ну врежет ей раз-другой, а потом пожмет плечами: