Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов Страница 4

миногами от Елисея, по той причине, что рифмуются с «ноги»), ковбойки ему раздобывала, но главное — книги, книги (хоть с Кузнецкого, хоть у старушенции-ротозейки), библиографии из главных библиотек — от синологии (не про евреев, про китайцев) до физиологии (физиологию мозга открыл, вот фокус, тот самый Сведенборг). Когда разболелся зуб мудрости, мудро потребовал Камю (и простите за камю с бородой — речь о коньяке, отыскался на даче из отцовских припасов). Мать Таньки была уверена: Танька судьбу нашла. Мышь породнится с Вернье! — матери неважно, что там у них до штампа. Мужчину надо держать не за штамп — за штаны — из ее наставлений. А такие штаны — шанс для Капотни. Не знаю, почему Танькина мать не вдумывалась в арифметику (Славик бы тут сгодился), ведь ее бюджет худел быстрее, чем матримониальные надежды Таньки. Вернье (так и быть) тратился на томик какого-нибудь Эдуарда Шюре о посвященных (из гоп-компании Сведенборга, впрочем, они не встречались), но палатку для Кижей (или все-таки Кинешмы?) Танька доставала из своих денег. Почтальоном пыжилась или у матери должила «до стипендии» (капотнинская мечтательница не знала, что доченька пролетела на педагогику). Славик (у него случилось обострение остроумия) предложил Вернье взять псевдоним фон Альфонсофф. Хохотали хором, глотали не «Смерть после полудня», а просто «Смерть», пока Танька, мокрая мышь Танька, носилась за добавкой. Ну не свиньи? Только не Танька так говорила. Потому что у Таньки был — и только тогда был — золотой век. В подчердачье у Петровских Ворот, в келье, как называл это место Вернье, где он, повыгнав птиц небесных, начал жить на птичьих правах (думаю, это опять-таки 1986-й), благо дом был полувыселен, а из наследства отца сгодилась табличка с Мосфильма «Не входить! Идут съемки» (опять-таки камю с бородой заливал горло полкана из домоуправления, помнится, мы завидовали коньячному изобилию — после Андрей приспособил нас к рóзливу, и порожний камю вступал в преступную связь с какой-нибудь молдаванкой). Дряхлоносицы из коммуналок шамкали уважительно — «идут съемки» — в их юности термин не приобрел тот смысл, какой мы с вами свято храним в престарелых — нет, не сердцах — чреслах. Я вынужден прибегнуть здесь к плагиату: «престарелые чресла» — творение Вити Пейцвера, тогдашнего знакомца Вернье. У Пейцвера было два достижения: роман «Асфальт» (никто не видел) и подпольная студия ню (тоже никто, впрочем, Пейцвер не без успеха кадрил провинциалок, пусть и ожегшись разок на шантаже — ложной беременности, разок на рукопашном бое — синий фонарь под глазом, конечно, не самая жестокая плата за фантазии о красном фонаре, учитывая, что фонарщица — довольно миленькая, свидетельствую самолично, егоза с вертячьей гузкой, — грозила братом — жиганом из Черновцов). Но я не хотел бы, чтобы о келье у Петровских Ворот (где Вернье излагал для немногих — für wenige — систему Иоанна Скот Эригены об океане мировой души, в котором растворимся мы все однажды) сложилось впечатление, как о доме свиданий, — с легкой руки того же Пейцвера, который уже после смерти Вернье напечатал в прессе не желтой, но с прожелтью, отрывок из его шалости «Три прогулки в райских кустах» (и вовсе не «кущах», как настаивала редактресса, — дура тем отличается от умной, что тычет образованием, но как прочла, как испытала — что? — катарсис, конечно, — стала выуживать телефончик автора — «Бабенка-то съедобная?» — Пташинский выразил всеобщий рефлекс — Пейцвер выдул губы клубничкой — «Ну ты сказал — припоздала, автор на небеси?» — «Гыы, — Пейцвер совсем ожирел и говорил тяжело, — Гавтор бегсмертен»).

5.

Что такое человек простыми словами? Животное без перьев (под речи Вернье домовитая Танька потчевала компанию курячьим бульоном — у Вернье полыхало горло ноябрьской ангиной, — в келье был колотун, впрочем, вместе с порцией из уполовника Танька успевала плеснуть каждому на ушко свою версию — о, медицинская осведомленность — об ином анамнезе, с моральным подтекстом, и вообще есть более уязвимые части юного организма). Или просто животное, которое звучит гордо, или чистая доска, на которой размещают инструкцию для идиотиков, или червь и бог в одном, так сказать, лице, нераздельном, но не слиянном, или анима, она же пугливая психея, в железном сейфе персоны (он добавлял — в нашенском теле железа примерно на шесть мебельных гвоздиков), не забудьте о Нефилимах (ну-ну, он начал штудировать древнееврейский) — гигантах, родившихся от желания («Ты замечал, что у него аквамариновые глаза?» — Танька), от желания ангелов к чудным земным дочерям (две ню из коллекции Пейцвера встрёмились), гигантов, высотою с Ай-Петри — «Вы бывали на Ай-Петри?» (одной из ню, более ягодичной) — «С вами — нет» (девчонка зачетная — уверен, подумал Пташинский). В самом деле, не знаю («Если согласовывать с законом достаточного основания», — оборот Славика, и, кстати, Танька хотела сплавить ему другую ню, селедочных, простите, пропорций), какую колдовскую мнемонику он применял, чтобы упомнить главы-стихи из Бытия, Чисел, бен Сиры, Еноха — ну а пересчитать три тысячи библейских локтей (рост нафталиновых нефилимов) в километр двести метров — разминка для того, кто, например, удерживал в голове размеры главных соборов мира (высота, ширина, пролет купола — меня тоже заставите щеголять арифметикой?) — Софии Константинопольской, Петра в Риме, Павла в Лондоне (о количестве потраченных на будущие памятники туризма кирпичей, думаю, привирал). Это не значит, что его пьянили исключительно исполины; помню, волок нас куда-то в Неопалимовский, где дом 1914 года… с форточкой, самой крохотной форточкой, размером с ладонь, например, как у Таньки (демонстрировал Танькину руку). Раппопорт (не гюрза?) выдала, что в качестве наглядного пособия следует одомашнить китаянку — у них ножки в два раза меньше, чем Танькина ладонь (Танька надулась, не из-за «ножек», само собой, из-за «пособия», Вернье не заметил). Он волок обойти Москву по Садовому — как Святослав Рихтер, хотя моторика голеностопа нужна пианисту меньше, чем моторика кисти, — отбрыкались, наградив шагометром. Немного надо было Вернье отшагать, чтобы уйти из дома — от Маяковки до Петровских Ворот.

Он ушел от матери не вдруг. Жизнь совершеннолетнего плейбоя (да, и такие слова вспархивали из вокабуляра Надежды Владимировны: спасибо знакомству с романами Эльзы Триоле и авторессой лично) Андрей начал вести на их даче в артистических Снегирях: с колоннами и протекающей крышей. На юру (вокабуляр Вернье-старшего), в ошалелой дикости плетущихся роз (видели бы вы личико Таньки, когда солнце озолотило стекла веранды в алых поцелуях бутонов), в верховом гуле сосен