Четыре сокровища неба - Дженни Тинхуэй Чжан Страница 4

«Если бы мы жили в Чжифу, – говорила она, поправляя ленту на моем венце, – твои многочисленные таланты привлекли бы столько женихов, что ты не знала бы, что с ними делать». Она всегда так говорила, мечтая о том, какой была бы наша жизнь, если бы мы остались. Я часто слышала, как она с нежностью говорит о Чжифу, но в моем сознании город оставался туманной мечтой, к которой я не могла получить доступ.

Если бы мы жили в Чжифу, думала я, мои ноги уже были бы сломаны и перебинтованы. Я знала, что делают со стопами девушек в городе. Быть хозяйкой дома означало навсегда сломать себе ноги, выйти замуж за богатого мужчину, рожать ему детей, а потом состариться, пока ноги превращаются в комья засохшего, потрескавшегося теста. Это было не то будущее, которого я хотела. В нашем селе самые честолюбивые семьи ломали дочерям ноги в пять лет – это был лучший возраст для перелома. В пять лет кости еще не слишком твердые, но девочка уже достаточно взрослая, чтобы выдержать боль. Она вырастет в женщину с крошечными стопами, идеальную жену или наложницу для богатого горожанина. Если какой-нибудь подруге ломали ноги, я не видела ее много дней, и даже когда заходила ее проведать, то не могла у нее оставаться из-за удушающего запаха гниения кожи и костей. В конце концов, эта гноящаяся стопа превращалась в картофелину, а та превращалась в копыто, так что, когда мы играли на улице, мои подруги не могли бегать, прыгать и летать, а вместо этого сидели, опустив забинтованные безжизненные ноги на землю, ожидая дня, когда родители продадут их замуж.

Мои родители не бинтовали мне ноги, возможно, потому, что боялись, что я не выживу, возможно, потому, что не рассчитывали, что мы когда-нибудь покинем рыбацкую деревню. Я этому радовалась. У меня не было желания превращаться в игрушку городского мужчины. Я мечтала стать рыбаком и провести остаток своих дней на лодке, с большими и гордыми стопами – моей единственной опорой посреди качки волн.

А потом, когда мне исполнилось двенадцать, мои родители исчезли. Пустая кухня, их темная спальня, нетронутая кровать, незапертый и открытый кабинет моего отца, повсюду разбросанные бумаги. Одинокий ткацкий станок моей матери. Это утро было похоже на любое другое утро, за исключением того, что мои родители ушли и не вернулись ни в ту ночь, ни в следующую, ни в ту, что наступила потом.

Я ждала, сидя на крыльце, потом в маминой ткацкой мастерской, потом ходила кругами по кухне, пока у меня не заболели ноги, потом складывала и разворачивала одеяло в их спальне. Бабушка следовала за мной, умоляя съесть что-нибудь, выпить что-нибудь, лечь спать, отдохнуть, заняться чем-нибудь. «Ты должна сказать мне, куда они делись», – плакала я. Все, что она могла сделать – это сунуть чашку чая мне в руки и растереть шею.

Я упрямо ждала. Я не спала три ночи.

Утром четвертого дня к нам пришли двое мужчин с вышитыми на одеждах драконами. Они протопали по нашему дому, драконы извивались и вертелись, пока мужчины переворачивали горшки и разрезали наши подушки. Они разломали мамин ткацкий станок, хотя видели, что в нем ничего не спрятано. Я чувствовала, как соседи с широко открытыми и испуганными глазами выглядывают из своих окон.

– Мы знаем, что они здесь живут, – сказал один из мужчин. – Известно ли вам наказание за сокрытие преступников?

– Здесь нет никого, кроме нас, – снова и снова возражала бабушка. – Мой сын и его жена умерли много лет назад. Все сгинуло в огне!

Потом они повернулись ко мне, оскалив зубы. Человек, который нас допрашивал, приблизился. Я не могла перестать смотреть на дракона на его рукаве, красно-золотого, с черным глазом, с языком, похожим на взлетевший хлыст.

– Послушай меня, – сказал он. – Я знаю твоего отца. Ты должна рассказать нам, где он.

Он говорил без угрозы, спокойно и уравновешенно. Мне пришли на ум все те люди, что посещали наш дом. Они тоже знали моего отца. Они могли бы рассказать нам, где он. Я вспомнила человека, которого встретила в нашей столовой, того, что дал мне конфету. Мы могли бы начать с него.

Я открыла рот, чтобы рассказать им все, что знала. Но то ли по моей ли собственной воле, то ли по воле бессмертных изо рта не вырвалось ни звука. Что-то похожее на руку сжало мою шею и надавило, когда я попыталась сделать вдох. Я покачала головой, пытаясь выдавить из себя слова.

– Бесполезно, – сказал другой мужчина своему спутнику. – Сумасшедшая женщина и немой заморыш. Ты уверен, что это правильный дом?

Первый мужчина ничего не сказал. Он уставился на меня, затем поманил другого мужчину. Они оба развернулись и вышли через парадную дверь. Их одежды сверкали на солнце, а я смотрела, как улетают драконы.

– Никогда и никому не рассказывай о своих родителях, – сказала мне бабушка после их отъезда. – Отныне мы должны вести себя так, словно больше никогда их не увидим. Так будет лучше для всех.

Но я не хотела слушать. Я верила, что мои родители вернутся. Я заправила их постель и разгладила их одежду. Я вплела в волосы самую замысловатую ленту – знала, что она понравится маме. Я даже попыталась склеить ее ткацкий станок с помощью пасты, которую нашла в кабинете отца. Я буду здесь к их возвращению, и они обрадуются, когда меня увидят. Так прошел тот день и каждый день после этого.

Когда наступила осень, а моих родителей не было уже три месяца, я подумала о женщине, с которой делила свое имя. По сюжету мать Линь Дайюй умерла, когда та была очень маленькой, вскоре после этого умер ее отец. Я задумалась, не исчезли ли мои родители из-за моего имени. Вдруг они исчезли, потому что такова была моя судьба.

– Если ты позволишь себе так думать, – сказала мне бабушка, – ты, скорее всего, воплотишь это в жизнь.

– Как будто это и так не воплотилось в жизнь, – сказала я. Еще никогда я не ненавидела Линь Дайюй так сильно.

Весной пришло письмо от неизвестного отправителя: мои родители арестованы.

– Со дня на день, – сказала бабушка, поджигая письмо. – Со дня на день за тобой придут люди, поймавшие твоих родителей.

Я ничего не понимала, а бабушка не