Перья - Хаим Беэр Страница 37

не так обстояло дело в сороковых. Послеполуденные часы скрашивались здесь «Сказками Венского леса» в исполнении маленького оркестра. Вон там — газета на планке развернулась парусом, и Ледер указывал ею в сторону окошка, за которым официантки шушукались с поварихами, — вон в том запылившемся стеклянном шкафу были выложены лучшие в Иерусалиме фруктовые пирожные и кайзершмаррны. А теперь? Виолончелист, скрипачка и пианистка давно разбежались. Стеклянный шкаф пуст, и только заплесневевшие арахисовые пирожные хранятся где-то на кухне для постоянных клиентов.

— Это легкие колебания стрелки сейсмографа, но они предвещают мощное землетрясение, — объяснил смысл отмеченных им изменений Ледер. — Увы, люди не хотят понимать смысл ниспосылаемых им знаков. Они прячут голову в песок, успокаивают себя, держатся за иллюзии и не пытаются встретить грядущую катастрофу во всеоружии.

Он погрозил мне пальцем и продолжил:

— Истощение земли становится все более острой проблемой, но безответственные европейцы не желают думать о благе будущих поколений и не используют землю для производства хлеба и хлопка. Вместо того чтобы накормить голодных и одеть нагих, они разбазаривают остающиеся у человечества ресурсы на производство изысканных яств и предметов роскоши для немногих. Час великого прозрения настанет, он уже близок, и тогда люди будут довольствоваться даже водорослями, лишь бы не умереть с голоду, но к тому времени мировой океан уже будет отравлен топливными отходами и детергентами из канализационных стоков.

Кафе быстро заполнялось людьми, однако пребывавший в пророческой экзальтации Ледер не замечал обращенных на него взглядов. Не заметил он и появления господина Рейзиса, доставившего накануне такое удовольствие участникам банкета у Рингелей инкрустированной шкатулкой своего деда. Рейзис, хозяин находившейся неподалеку сувенирной лавки, зашел в «Вену» выпить утренний кофе и оглядел помещение в поисках подходящей компании. Заметив нас, он подошел к нашему столику, коснулся края своей шляпы, отвесил Ледеру легкий поклон и сказал:

— А гут морген, герр Пау!

Последняя неоконченная фраза Ледера треснула, как тонкое, сильно разогретое стеклянное блюдце, к которому приложили кусок льда. Он встал и, не говоря ни слова, покинул кафе, а я поспешил за ним.

2

Не разговаривая друг с другом, мы поднимались по улице Бен-Йеѓуда. Ледер рыскал затуманенным взглядом по витринам и лицам прохожих, не переставая повторять услышанную им фразу:

— А гут морген, герр Пау.

По ту сторону мостовой, у входа в винный магазин «Кармель Мизрахи», господин Садомский, глава местного отделения ассоциации виноделов, о чем-то оживленно беседовал со стоявшим к нам спиной человеком с короткой армейской стрижкой. Садомский был, по своему обыкновению, одет в защитного цвета шорты, но прохлада зимнего утра давала себя знать, и на его плечи была наброшена козья шкура. Голову винодела покрывала широкополая австралийская шляпа, на боку висела кобура. Нахум Садомский имел репутацию смелого охотника, и мы, возвращаясь из школы, часто заходили к нему в магазин выпрашивать гильзы.

— Скажи, а правда ли, что до войны Садомский ездил в Иерихон и в Заиорданье? — спросил я своего спутника.

Ледер отвлекся от своих дум, посмотрел в сторону магазина и, не отвечая на мой вопрос, сообщил, что нам уготована замечательная иллюстрация к тому, о чем он сейчас размышлял. Когда мы переходили улицу, он успел шепнуть мне, чтобы я держал глаза открытыми и запомнил то, что увижу.

Вблизи заставленного стеллажами с бутылками магазина явственно ощущался винный запах. Липкий тротуар у входа и блестевшие на асфальте осколки стекла говорили о том, что при разгрузке прибывшего с винзавода грузовика здесь уронили ящик. Говоривший с сильным русским акцентом Садомский размахивал руками и увлеченно рассказывал своему собеседнику, как он пробирался сквозь высоченные заросли. Слушавший выражал кивками восхищение.

— Ну, что ты о нем скажешь? — с усмешкой спросил Ледер, когда мы отошли от магазина. — Натуральный Франц Иосиф.

— Кто Франц Иосиф? Садомский похож на Франца Иосифа?

— Идиот, я же сказал тебе смотреть внимательно, — раздраженно буркнул Ледер. — Нам придется теперь вернуться, — добавил он, — чтобы ты разглядел наконец своими слепыми глазами то, что должен был увидеть с первого раза.

Теперь я и в самом деле заметил, что выбритый подбородок и бакенбарды придают собеседнику Садомского сходство с императором, портрет которого Риклин доставил из школы «Лемель» для украшения вчерашнего банкета. Возле кафе «Атара» Ледер свернул в узкий проход и, убедившись, что за нами никто не следит, сказал, что этого болвана, владеющего табачным магазином на улице Мелисенды[225], наша соседка и ее друг господин Рейзис могли бы поставить себе царем. Для иерусалимского Густава Герлинга, как и для венского Фройма-Йосла, в этом мире не существует ничего, кроме женщин, огня и дыма, пояснил Ледер. Они щекочут бакенбардами бедра своих любовниц, скользят гладкими подбородками по их животам, и все их помыслы сводятся к обогащению и разрушению жизни других людей.

— А гут морген, герр Пау! А гут морген, герр Пау! — С этими словами Ледер покрутил отставленным задом и изобразил руками раскрывшийся веер. Мерзавец Рейзис, уже с утра щеголяющий в одном из своих парижских костюмов, в кричащей шелковой сорочке и в шляпе борсалино, посмел назвать павлином его — человека, который, как и подобает истинному линкеусанцу, во всем следует принципам скромности и сознательно довольствуется малым. От кого он, Ледер, услышал это оскорбление? От устроителя салонных танцев в кафе!

— Ладно, хватит, — сказал себе Ледер и надолго умолк.

В следующий раз он заговорил, когда мы миновали квартал Нахалат-Шива и вышли к саду Мамилы. Здесь он прислонился спиной к столбу все еще горевшего уличного фонаря и сказал, что вчера вечером и сегодня утром мне довелось впервые отпить из кубка страданий, который судьба преподносит всякому утописту, когда тот, выйдя из тиши своего кабинета, пытается изменить мир.

Ледер снял с лацкана своего пиджака значок с лучащимся глазом на мачте и, покрутив его в руках, прикрепил к тыльной стороне отворота, как тайный агент. Пока наши современники не дозрели до постижения мудрости Поппера-Линкеуса, сказал он, нам придется действовать скрытно.

— А ты, мой юный брат, да не устрашится сердце твое презрения гордецов![226]

Указав на высокие эвкалипты в саду, Ледер выразил уверенность, что тот, кто, подобно мне, видел унижение родного отца, получившего в синагоге презрительное прозвище Клипта за свою неготовность принять без раздумий чужое мнение, уж конечно не убоится этого Рейзиса, посмевшего назвать его, Ледера, герром Пау.

— Основание твое на святых горах[227], — продолжил Ледер, положив руку мне на плечо. — Ни в коем случае не забывай, что твой прадед искал время в горах, когда все еще здесь сидели, запершись в своих домах, а