Колония - Одри Маги Страница 37

Она медленно качнула головой.

Если он уедет, некому будет ловить кроликов,

сказала она.

Некому, подтвердил Массон.

Никакой тебе тушеной крольчатины, сказала она.

Он подлил чаю им обоим.

А как ваша книга, Джей-Пи?

Продвигается хорошо, Бан И Флойн.

Надеюсь, они вас сделают профессором.

Он резко выдохнул.

И я тоже, Бан И Флойн.

Он поставил чашку на камин, нагнулся, взял Бан И Флойн за руки, покивал ей, улыбнулся, твердо уверенный, что работа его достойна докторской степени, профессорской должности, а еще будут ему широкая аудитория, газетные статьи, новости по телевидению, документальные радиопередачи. Поднял ее ладони, поцеловал, вот я приглашу французских журналистов встретиться с вами, Бан И Флойн, с последней, кто говорит на чистом ирландском языке, с последней живущей вот так, платок на плечах, глиняная трубка, вязаные носки, и я уговорю их взять у вас интервью, послушать, как вы говорите на этом древнем языке, без всяких современных примесей, без английских искажений, на языке, на котором говорили ваши родители, их родители и их родители — языковая преемственность, уходящая вспять на сотни, тысячи лет. Он отпустил ее ладони, но оставил лежать у себя на коленях. А когда они с вами поговорят, запишут ваш голос, сделают фотографии, проведут киносъемку, они обратятся ко мне, французскому языковеду, который вас отыскал, зафиксировал последние мгновения существования этого древнего языка, к великому французскому языковеду, который жил рядом с этой женщиной на самом краю Европы в примитивных условиях целых пять лет — без электричества, водопровода, на картошке с рыбой, и его, дорогие читатели, слушатели, зрители, обязательно нужно почтить орденом Почетного легиона из рук самого президента, за его вклад в культуру, преданность этому умирающему языку, его древней красоте. Он погладил ее ладони. А дальше пойдут вопросы, как оно обычно бывает, Бан И Флойн. Почему ирландский язык? Почему не язык басков? Или бретонский, профессор Массон? Вы ведь, кажется, выросли в Бретани? Что думают ваши родители? Они, видимо, очень вами гордятся — или они бы предпочли, чтобы вы остались дома и изучали их язык? Вот у них и спросим. Бегом по лестнице, мельтешение магнитофонов, камер и блокнотов, бегом на пятый этаж, а там она, неподвижно стоит у окна, глядя на далекую Атлантику, и она скажет журналистам, что плохо понимает, почему он поехал в Ирландию спасать ирландский язык, когда должен находиться в Алжире и осваивать ее язык — классический арабский, литературный арабский, язык, которому она пыталась научить его в детстве, неделя за неделей занятий с человеком, всей душой преданным языку и Алжиру, который неделя за неделей все отчетливее понимал, насколько я равнодушен к его пылу, понимал и то, что отец мой — француз, французский военный, французский колониальный солдат, который увез мою мать из Алжира во Францию, и кожа у меня светлее, чем у нее, имя у меня более французское, и за это он меня бил, бил больнее, чем других мальчишек, когда ходил по рядам, открытой ладонью по затылку, жалил тычками пальца в щеку, глядел мне в глаза, вновь и вновь рассказывая о страшных злодеяниях французов в Алжире: мечети превращены в соборы, земли отобраны и за гроши проданы алчным европейцам, язык поруган, религия под запретом и даже хуже того — от нее добровольно отказались, чтобы стать французами. А еще голод. Не забывайте про голод, мальчики. Особенно ты, Массон. Очередная затрещина. Никогда не забывай про голод, Массон. До конца дней не забывайте о том, как наша великая страна мучилась под французским ярмом, как французы превратили нас в миниатюрную Францию, ухоженные деревеньки, виноградники, часовые башни, а мы были кочевниками, пастухами, у нас была своя страна, свои гордые обычаи, свои древние языки, но к ним относились нетерпимо, их отменяли, истребляли — вы меня понимаете, мальчики? Понимаете, что вам

продолжать великую борьбу, как полагается всем сынам Алжира?

Я поднял руку.

Но мой отец француз, сказал я.

Он треснул меня по затылку, больнее обычного. Я посмотрел на маму, сидевшую за пластиковой перегородкой. Она читала и потягивала чай, голова обмотана платком.

Джордж Уолш — пятидесятиоднолетний протестант, сотрудник полиции, женат, один ребенок. Во вторник, тридцать первого июля, он сидит в машине без опознавательных знаков перед зданием суда в Арме. Подъезжают два бойца Ирландской освободительной армии, открывают огонь, Уолш погибает от изрешетивших его пуль.

Ты кардинала слышала, мам?

Нет.

Призывает их прекратить кровопролитие.

Думаешь, они послушают?

Нет.

И я так думаю.

Ну он хоть попытался, сказала Марейд.

Да, вроде того.

Бан И Нил передала Марейд корзину с одеждой.

Отнесешь Джей-Пи? Я слышала, он дома с этим его диктофоном.

Он умом тронется ее слушать, все мотает пленку туда-сюда, туда-сюда.

Бан И Нил покачала головой.

Один чокнутый в деревне, другой на утесах, ну и лето выдалось.

Марейд отнесла корзину. Поставила на стул рядом с Массоном.

Вот, все готово.

Спасибо, Марейд. Кофе хочешь?

Она села.

Можно.

Он поставил воду на огонь.

У тебя вид усталый, Марейд.

Правда?

Она улыбнулась.

Сам, знаешь ли, виноват.

Наверное.

Он откинулся на спинку стула. Включил диктофон. Ты ей нравишься, Джей-Пи, столько ей внимания оказываешь.

Мне это самому по душе, Марейд.

Они слушали: голос ломкий, прерывистый.

Она слабее, чем я думала, сказала Марейд.

И старше.

Верно.

И язык у нее состарился.

Ирландский стремительно меняется, Марейд.

Она погладила его по руке.

Хорошо, что он вообще есть, Джей-Пи.

Вода вскипела, забурлила. Он заварил кофе, поставил кофейник и две чашки на стол.

Молока хочешь, Марейд?

Да. И сахара.

Он помешал сахар, молоко. Снова включил диктофон. Они пили и слушали.

Она много знает, сказал он.

Болтает всякие глупости. Сказка за сказкой. Она надежная свидетельница, Марейд.

Это верно, Джей-Пи. От нее ничего не укроется.

Он потянулся, заправил ей волосы за ухо.

Она мне сказала, ты ходишь в будку к англичанину.

Она отпила из чашки, радуясь, что кофе сладкий. Да, я там была, и дальше была, на утесах.

Что ты там делала?

Тебе-то что?

Интересно.

Почему?

Он подлил ей кофе. Она сама добавила себе сахара и молока.

Лиама ищу, Джей-Пи.

Массон поднял чашку.

А, ну конечно.

Отпил немного.

Ну так? — спросил он.

Что — ну так?

Нашла?

Она покачала головой.

Нет, пока нет.

А часто ты туда ходишь его искать, Марейд?

Она пожала плечами.

Когда как. Летом чаще, чем зимой. Зимой далеко не отхожу. Только к бухте и к берегу.