Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов Страница 32

– Посторонись, девки, аль глухие! – кричал он, пытаясь перекричать шум мотора.

– Сам ты глухой, что объехать не можешь, иль трамвай?

– А вы что, трамвай видели? – засмеялся тракторист.

– Давай, давай проезжай, что надо, то видели, и не только трамвай.

– Может, подвезти?

– Мы на таком не ездим.

– Ой, видал я таких! На вечеринку придете?

– Придем, если тебя там не будет, – отвечала за всех средняя – Марет.

– Конечно, я знаю, ты придешь, если только твой гармонист объявится. Тоже мне нашла парня – тряпка какая-то, артист дрянной.

– Сам ты артист! – исчезла улыбка с лица Марет. – Давай проваливай, закоптил своим тарантасом всю улицу.

– Побежали, сестренки, а то от матери влетит, – встревожилась старшая.

– Да, – поддержала младшая, – еду приготовить надо, сегодня Арзо приезжает.

Не успели сестры войти во двор, как мать, еще доившая буйволицу, закричала прямо из-под навеса:

– Где вас черти носят? Вы что, дорогу забыли? Затопите печь, замесите тесто! Вещи Арзо выглажены? Принесите свежую воду, кастрюлю для мяса приготовьте. Марет, наколи еще дров. Деши, подмети двор, а то куры все поразметали. Живее там!

Как незаметно, в один день повзрослели дочери Кемсы. Вроде и рада мать этому, да вот печаль – одеть не во что. А зимой просто горе. Одно пальто на троих. Так и ходят через два дня на третий дочери в школу. А дочери ладные, все разные, но есть во всех все что надо. Старшая – Седа, как и сын Лорса, в отца, чуть смугловатая, невысокая, но в цветущем теле. Две младшие, Марет и Деши – в мать: светлые, тонкие, вытянутые.

Наполнился дом невестами, мечется мать, не знает как быть; и одеть надо, и уследить, и замуж поскорее выдать… А за кого? А приданое? Какое приданое! А девицы дома не сидят, по ночам на вечеринки бегают. Каждый вечер молодые ребята, и не только из Ники-Хита, вокруг дома Самбиевых увиваются, девчат кличут, с помощью соседей на водопой вызывают, а когда Кемса вовсе не в настроении и запирает дочерей в доме, молодежь в неистовстве аж свистеть начинает…

Вторая буйволица Кемсы, в сопровождении первогодка, прибыла, лениво оглядела двор, выпила из чистого ведра свеженабранную питьевую воду, за что получила от Деши пару комариных ударов хворостиной.

– Седа! – кричит Кемса, – привяжи скотину, я еще дою.

– У меня руки в тесте.

– Где Марет?

– У меня огонь потухает, я только разжигаю.

– Деши-и-и! – кричат все хором младшей. – Беги к скотине!

– У меня всего две руки, – недовольна младшая. – И уборка, и стирка, и все на мне…

– Давай быстрее, – дружно отправляют ее старшие сестры под навес к матери, а сами полушепотом у летней печи торгуются:

– Так ты мне туфли уступишь?

– Ишь ты даешь! И платье и туфли, а я что, в этом пойду?

– Ну Седа! Дорогая! Ну пойми меня!

– А что мне понимать, твой артист сегодня не приедет.

– Приедет, он обещал.

– Да сдался он тебе, какой-то противный. Вечно курит, кривляется, а вчера и вовсе пьяный был.

– Он вообще не пьет! Так уступишь туфли?

Долгое молчание.

– Ну пожалуйста. А потом всю неделю ты ходи, и платье носи… Ну, если не согласна, то я вовсе не пойду. Посмотрим, как ты одна отправишься. Мать разбужу.

– Ну ладно… Надоела ты мне, мелюзга. Сегодня в последний раз. Ты забыла, что я старшая, или раньше меня замуж собираешься?

– Вы пену с мяса сняли? – кричит мать.

– Да, – хором отвечают дочери, хотя кастрюля еще и не на печи, а потом вновь о своем: – А вдруг нас Арзо не пустит?

– А он заснет.

– А если и он на вечеринку пойдет?

– Не пойдет, он своею Совдат грезит.

– А если мать не заснет?

– Ой, не волнуйся! Своего Арзо увидит, обрадуется, поговорит с ним и вырубится в спокойствии.

– Ах вы проклятые, – перебила их вышедшая из-под навеса с ведром молока мать. – Послал мне Бог вас на горе! Я вам сейчас покажу, две поганицы! Я под подушку положу туфли и платье! Как бы не забыть?!… Деши-и-и, дорогая, напомни мне об этом. Нет, прямо сейчас положи… Неужели автобус еще не прибыл? Чем я сына кормить буду? И не сдохли вы вовремя, будто есть нужда в вас. Пошли вон отсюда, нет от вас проку… Марет, чеснока нарви, а ты, старая, только посмей со двора нос сунуть, завтра без перерыва полоть будешь. Иди быстро наколи еще дров… Сменную одежду Арзо выгладили? Вот расскажу я ему о вашем поведении!

Еще бы долго, вплоть до появления Арзо, по округе носились поручения вперемешку с руганью, но во дворе появился старик Дуказов Нажа.

– Добрый вечер, Кемса! Можно к вам в гости?

– С добром и ты живи долго! – отвечала, выходя навстречу, Кемса, и на ее изборожденном морщинами, просмоленном солнцем и ветром лице засияла неподдельная, искренняя улыбка. – Проходи, пожалуйста! Проходи. Сколько не виделись?

– Да, Кемса, ты все в поле, я к сыновьям в Калмыкию ездил.

– Ну, как они там?

– Да чабанят… Конечно, это не сахар, но чем здесь без работы, все хлеб есть… Да вроде на еду вдоволь хватает… Теперь ведь на шабашке тоже тяжеловато стало. Кроме нас, вайнахов, нынче и армяне и дагестанцы, и даже украинцы ринулись обустраивать Сибирь и Урал. А там, в Калмыкии, конечно, круглый год вокруг овец бегать надо, но это понадежнее, да и ездить, если что, недалече.

– Проходи в дом, – засуетилась хозяйка.

– Да нет, душно, давай лучше под яблоней посидим. Дело у меня к тебе.

Смеркалось. Солнце уже скрылось за горой, но небосвод еще блестел голубизной, яркостью. Через сад неровно, как бабочка, порхнул удод, резко взмахивая черно-белыми поперечными полосами крыльев, сел у края сарая. За ним приземлился второй, с раскрытым рыжеватым хохолком, весь взъерошенный, угодливый. Видимо, второй был самец. Он мотал из стороны в сторону длинным клювом, мягко ворчал «хуп-уп-уп-хуп».

Сели Кемса и Дуказов под яблоней и завели разговор издалека: о покойном Денсухаре (Кемса при этом прослезилась), о засухе, о будущем урожае, о молодежи, короче обо всем, и наконец, Нажа подвел к главному. А главное и без слов ясно – у старика девять сыновей,