Мадам Хаят - Ахмет Алтан Страница 31

Природа находилась в состоянии постоянного спаривания, прекрасного бесконечного соития… Казалось, что это и есть единственная цель природы — выступать в роли свахи, постоянно сводящей самцов и самок. Я это понимал, но не понимал цели: зачем ей понадобился этот огромный бордель в нашем уголке Вселенной?

На следующий день я рано ушел на занятия. Я был изрядно уставшим и очень счастливым. Зашел домой переодеться и выпить на кухне чая. Там я задрожал от ужаса, которого никогда прежде не испытывал, вплоть до того, что почувствовал, как в моей голове трясется мозг.

В торце длинного стола сидела Сыла.

У нее было бледное лицо и воспаленные глаза. Усталость и печаль застыли в чертах, как железная маска. Первая моя мысль была, что она узнала, где и с кем я провел ночь, и пришла спросить с меня за это.

— Что стряслось? — спросил я.

— Отца забрали.

— Кто забрал?

— Полиция.

— Когда?

— Рано утром.

— Куда они его увели?

— Не знаю… Мама звонила знакомому адвокату, он сказал, что разберется, но я не уверена, что он разберется, — арестовывают и адвокатов. Они тоже боятся. Я не знала, что делать, пришла к тебе, не нашла тебя в твоей комнате, поэтому села здесь ждать.

Поэт с сонными глазами вошел на кухню.

— Куда полиция увозит арестованных людей? — спросил я его.

— В полицейский участок… А кого арестовали?

Не решив, стоит мне говорить за нее или нет, я посмотрел на Сылу, и она ответила:

— Моего папу.

— Иди в участок, — сказал Поэт, — повидаться вам вряд ли позволят, но, может быть, дадут какую-нибудь информацию.

— Где находится департамент полиции?

Он объяснил, и мы сразу ушли. Утром я принял душ, но мне все еще казалось, что я пропах мадам Хаят. В тот момент я понял, что стыжусь этого беспокойства, но я не мог от него избавиться.

Когда мы сели в машину, Сыла холодно спросила:

— Где ты был?

— У друга.

Она хмыкнула, больше ничего не сказав.

Департамент полиции представлял собой большое здание, похожее на замок, с забетонированным внутренним двором, где стояли полицейские машины, окруженные железной решеткой. Перед входной дверью дежурили двое полицейских с автоматами. Приблизившись к ним, Сыла сказала: «Извините…», только собираясь спросить про отца, но полицейские не стали слушать. «Не извиняю, — сказал один из них, — убирайтесь отсюда». Я никогда не думал, что человек может относиться к незнакомцу с такой неприязнью, с такой ненавистью. Враждебность в голосе полицейского пугала.

Сыла произнесла: «Мой папа…», но снова не смогла закончить фразу. «Я же сказал, иди отсюда». Полицейский сделал шаг к Сыле, будто собирался ее ударить. Она отпрянула, пробормотав: «Я просто…», но полицейские заорали: «Она еще рот открывает! А ну, марш отсюда!» Я схватил Сылу за руку и потащил за собой. Я прошел между полицейскими. Прежде чем они успели перебить меня, я коротко спросил: «Где выход для посетителей?» Полицейский указал на маленькую дверку в стороне от главного входа: «Туда», затем добавил с той же враждебностью: «Если, конечно, выпустят… Идите».

Я сказал Сыле: «Пошли». Напротив полицейского департамента выстроились рядком кофейни, и я предложил: «Давай подождем там, посмотрим, выйдет ли твой папа».

Эти кафе, куда в обычное время ходили только мужчины, сейчас были полны женщин, ожидающих своих мужей, отцов, братьев, сестер и детей. Мы пошли подыскать себе уголок поукромнее. Нам повезло: когда мы вошли, две женщины, сидевшие за одним из столиков у окна, встали, и я спросил: «Вы уходите?», одна из них ответила: «Мы вернемся позже». Мы сели за стол. Маленькая дверь была прямо у нас перед глазами.

— Ты голодна? — спросил я.

— Я ничего не ела, но я не голодна.

— Закажи чаю, — сказал я, — а я куплю нам поесть.

Прямо за кофейнями была кондитерская, я купил ватрушку и почти насильно накормил ею Сылу.

Мы стали ждать.

Унылую тишину кофейни нарушал звон посуды на подносе бариста, который время от времени разгуливал с ним между столами. Женщины перешептывались, глядя на маленькую дверь напротив. Словно боялись, что, если они заговорят громко, с людьми, которых они ждут, случится что-то плохое. Эти женщины были беспомощны и беспокойны в своем шепоте. Обостренный гневом страх, смятение, скачущее между надеждой и отчаянием, тревожная тоска неизвестности, неясного будущего делали их лица одинаковыми, сливающимися в одно.

Прошел день. Настала ночь.

— У тебя есть с собой фотография отца? — спросил я.

— Есть, а что?

— Дай взглянуть.

— Зачем?

— Покажи, — сказал я сердито. Она вынула кошелек и показала фотографию своего отца. Он оказался красивым мужчиной с несколько самодовольным выражением лица.

— Хорошо, я узнаю его, если выйдет… Бери машину, поезжай домой, ты очень устала, отдохни, потом вернешься.

— Ты тоже не выглядишь отдохнувшим.

Я проигнорировал намек.

— Мы не знаем, сколько придется ждать здесь. Если мы не будем отдыхать по очереди, мы уснем на стульях и не увидим твоего отца, если он пройдет мимо.

В моих словах была логика, а логика всегда убеждала Сылу.

— Ладно, — сказала она, — я вернусь через пару-тройку часов.

— Не торопись, — сказал я, — отдохни хорошенько.

Мы ждали там четыре дня. Отдыхали по очереди, переодевались и возвращались. Я не ходил ни на учебу, ни на телевидение, я беспокоился, что мадам Хаят будет волноваться обо мне, но, поскольку за эти четыре дня съемки состоялись только раз, я подумал, что мое отсутствие в один из дней ее не встревожит. На второй день нашего бдения Сыла спросила: «С кем ты провел ту ночь?» Я солгал с удивительной скоростью: «Я был у своего старого приятеля, с которым раньше снимал квартиру. Было еще несколько ребят с нашего курса». Она посмотрела на меня так, словно не могла решить, надо ей сомневаться или нет. Больше она не спрашивала.

В одну из этих ночей, когда я пришел домой переодеться, я встретил Поэта, мы вместе поднялись по лестнице.

— Есть какие-нибудь новости? — спросил он.

— Нет, ждем… Тебя хоть раз забирали?

— Не раз.

— Как это было?

— Ужасно.

Потом добавил со скорбной улыбкой:

— А еще в последнее время клаустрофобия разыгралась, боюсь умереть в закрытом помещении.

— Тогда почему…

— Почему бы мне не бросить журнал?

— Да.

— Как я могу уйти, зная, что они делают с людьми?

— Но…

— Никаких «но». Вот так вот. Однажды увидев правду, вы не сможете от нее отделаться, вот почему люди не хотят ее видеть.

Вечером третьего дня от скуки и беспокойства мы придумали игру. Один из нас цитировал фразу или описывал сцену, а другой пытался вспомнить, перу какого автора она принадлежит.

— «Дружба предполагает прежде