Шляпа Ирины. Современный китайский рассказ - Ван Сянфу Страница 30

Таким образом, Худыш, я и Ирина как будто успешно завершили эстафету Москва-Хабаровск. Может быть, во время передачи последней «палочки» я улыбнулась ей? Не знаю. Я также не видела выражение лица Худыша, стоявшего у меня за спиной, мне просто хотелось поскорее уйти.

Но мне не удалось сразу удалиться, потому что в этот момент Саша сделал движение в мою сторону: он поднял лицо ко мне и прижал указательный палец, нежный, как побег бамбука, к губам: пожалуйста, ничего не говори. Это могло расцениваться как строгий намёк: мы с Сашей не забыли о нашем вчерашнем переглядывании. Это был также жест, который нельзя не оправдать, — он говорил мне о невинности раненого Сашиного сердца.

Что касается Ирины, в тот момент она, вероятно, не смогла на что-либо мне намекнуть и выразить благодарность, проявить хотя бы минимальную вежливость. Я только увидела, как она внезапно ослабила свои объятия и начала развязывать шёлковую ленту шляпной коробки. Одной мне было заметно, что её руки, развязывающие шёлковую ленту, дрожат. В это время её муж повернулся и стал очень удивлённо разглядывать шляпную коробку, внезапно появившуюся в руках Ирины. Это был мужчина средних лет со знакомым лицом, очень похожим па Михаила Горбачёва.

Шёлковая лента выскользала из рук Ирины, она открыла коробку, достала искусно сделанную фетровую шляпу чисто серого цвета, похожую на перья сизых голубей, летающих под ярким солнцем в безоблачном небе. Шляпа вызвала улыбку приятного удивления у мужа, похожего на Горбачёва. Он, вероятно, подумал, что Ирина наденет её на него, однако та отбросила коробку и покрыла шляпой свою голову. Я использую слово «покрыть» для описания шляпы потому, что она была мужская и выбрана по размеру для мужа, выглядела слишком большой для Ирины, миниатюрную голову которой словно накрыли маленьким котлом. Шляпа закрывала большую часть её лица, был виден только рот с неясным выражением. Шляпа мгновенно скрыла её вежливость, изолировала её от внешнего мира, она ничего не видела, в том числе меня и Худыша. Ей не нужно было никого приветствовать; ни незнакомца, ни знакомого, более того, она, может быть, вовсе уже не была сама собой. Её муж снова засмеялся с удовольствием, он наверняка оценил эту шутку, с которой столкнулся впервые: маленькая голова жены, покрытая мужской шляпой. Потом всё трое с разными сумками пошли к самому обычному чёрному автомобилю.

На самом деле я никогда не думала о том, чтобы рассказать кому-то ещё о произошедшем в самолёте вчера ночью. Разве что-то произошло? Честно говоря, ничего и не было. Прижатый к губам Сашин палец и шляпа Ирины, покрывающая её голову, словно давали мне испытать какое-то неясное чувство доверия. Особенно тогда, когда у меня появилось предчувствие, что мы с ними больше никогда не увидимся, это «доверие» ещё больше утвердилось. «Да, в конечном счёте человек должен быть нужен для других» — так я рассуждала, глядя на удаляющуюся Ирину. Болтающаяся на голове шляпа делала её фигуру немного комичной, но, объективно говоря, она по-прежнему не потеряла достоинства. Знаю, что здесь впервые использую ненавистное разговорное выражение моей двоюродной сёстры: «объективно говоря». Однако тут оно вроде бы в самый раз.

Я увидела, что молодой китаец с угреватым лицом держит деревянную табличку, на которой написано моё имя. Это был местный гид, который встречал меня в Хабаровске. Я помахала ему рукой, таким образом мы встретились.

Ван Сянфу 王样夫

Наверху 上边

(перевод Станислава Бухаровского)

Вот как растолковать-то приезжим? Вам же всём кажется, что лучше жития наверху и не бывает. И никто даже и не помышляет, чтобы по своей воле да сверху вниз, так сказать, добровольно переехать. Так или нет?

Вот и выходит, что не всякому такая ценность по душе. Только старик Лю Цзыжуй да бабка его наверху и остались. Остальные-то всё как есть вниз съехали и дома покидали, как и не родные им стены, что ли? Всякий знает: последнее это дело — гнездо своё родовое на произвол судьбы оставлять. Нет хозяина, так и, почитай, хате каюк. Поначалу-то, конечно, жалко им с родным домом-то расставаться было. Закроют всё окна да двери, всё честь по чести, да ещё всё проёмы каменьями заложат. Частенько наведывались, проверяли, что да как, ладно ли всё. Сами понимаете, душа-то не на месте, переживали, скучали.

Ну, тут хоть ахай, хоть охай, а дома-то потихоньку порушились. Вот вроде бы потекла крыша — кап да кап — ну и дырень цельную вымыла. Хозяев-то нет, так оно бежит да бежит, дырень-то растёт, стропила подгнили — и привет, сложилась вся крыша.

Сначала-то бывшие деревенские по первой возможности наведывались, а позже закрутила их жизнь-то, не вырваться, редко когда заглядывать стали. У многих-то, вишь, ещё огороды оставались, так они что-то там на них шебуршились, а потом, смотришь, и огород кинули: стоит, бурьяном порос.

Опустело всё наверху-то, повымерло. Народ-то меж собой разговаривает: когда старики Лю съедут, что они там в одиночку-то мыкаются? А приезжие набредут на деревню и давай восхищаться. Какая, говорят, старина, какие прелестные развалины. А тут — бах! — люди, старик со старухой — живые, не привидения. На всю деревню только их двор с домиком справный-то и остался.

Таинственно всё это: непростые, говорят, старики там, в одиночку копошатся. Видать, причина какая у них есть. Странные они, и сын-то у них работает в городе, и вообще.

У нас принято про эту деревушку говорить «наверху»: она же в горах, и за нею, куда ни глянь, тоже горы, а за теми горами ещё. Ну, уж ежели живёшь в горах, то с камнем-то проблем нету. Кровля сплошь из плитняка, на солнце сияет, аж глазам больно.

Дороги в деревне нескучные — то вверх, то вниз, то влево, то вправо, — но дороги справные. Выложены честь по чести, круглым булыжником. По обеим сторонам дороги дома, понятное дело, тоже каменные.

За каменной перекособоченной оградой Лю Цзыжуй посадил кукурузу, и в этом году дожди не подвели: так кукуруза вымахала, отродясь такой не бывало. Зелёная, как малахит, крепкая такая, здоровенная кукурузища. И раз уж соседям не понадобился их двор, старый Лю, как обычно, засадил его зерном. Это ж сподручнее, чем за околицей поле засевать.

Двор старого Лю прям в самом начале деревни, первый по левую руку. Там, значит, домик на три комнаты с низёхонькими потолками. Прям под подоконником вмастили