Собачий лес - Александр Александрович Гоноровский Страница 3

– А почему она голая?

– Потому что в пустыне! – На последнем слове ты сделала ударение.

Картинка наводила на непонятные мысли. Но виду, что мне интересно, я не показал.

– Подожди. – Ты принялась листать страницы.

Мы легли ближе. Твои волосы приятно щекотали ухо.

– Видал?

На новой картинке твоя мама держала во рту чужую писку и прикрывала от удовольствия глаза.

– Это еще что за глупости несусветные? – спросил я.

Так говорила тетка, когда еще не понимала, что я натворил.

– Это тоже игра, – сказала ты.

– Странная какая игра.

– А ты что хотел? Чтобы моя мама твоих обгрызенных солдатиков по могилкам распихивала?

Наверное, за обгрызенных солдатиков я должен был обидеться, но в руках и ногах уже появилась уютная тяжесть. Глаза закрылись сами собой. Ты листала журнал, что-то говорила. Я слушал тебя как через подушку. Из окна тянуло горячей от солнца листвой, умирающим дымом с подожженных мусорных ям. Треща пересохшим горлом, покрикивали друг на друга воро́ны. Огонь в топке котельной. Зеленое яблоко, которое поставил на песочную могилу вместо звезды. Твоя голая мама в песочнице. Но я не заснул.

Ты стукнула меня журналом по голове.

В замке звенел ключ. Открылась входная дверь. Загудел сквозняком воздух. Будто кто-то вдохнул в комнату в три раза больше, чем она могла вместить. Ты закинула журнал под шкаф, потянула меня к раскрытому окну. Мы выпрыгнули в сад и замерли, прижавшись спиной к стене. В комнату вошел твой отец. Я понял это по тяжелым, прогибающим скрипучие половицы шагам. Скрип половиц приблизился – твой отец подошел к окну.

– Миаааа! – Это был крик шепотом. Низкий сиплый голос походил на свист крана, когда в поселке отключали воду.

Твое волнение передалось мне. Я задержал дыхание.

Окно захлопнулось. С рамы посыпались хлопья белой выгоревшей краски.

Ты снова схватила меня за руку и потащила за собой. Я все еще боялся заразиться цыпками, но руку не отпустил.

Во дворе никого, кроме нас, не оказалось. Сашку Романишко отправили к прабабке Розе в Новое село. Маргаритка со своей мамой Зоей Михайловной отдыхала на далеком Азовском море. Где оно находится, я точно не знал. Океаны я уже выучил, а моря еще нет. Юрка Смирнов точил в сарае украденный у отца, длинный немецкий штык-нож. Он собирался срубить под самый корень нашу старую яблоню. Знакомить тебя с Юркой не хотелось. Ты бы стала дружить с ним, а не со мной. Юрка был старше на год и любил подносить кулак к моему носу. В детском саду, в который мы все ходили с осени до весны, он уже обсуждал с пацанами, как незаметно изнасиловать воспитательницу Регину Анатольевну. Что такое изнасиловать я не знал, но звучало здорово.

У Юрки имелась огромная рогатка, которой он одним выстрелом снес три ветки с нашей яблони. В черных кудрях, длинноносый, с коротким подбородком, Юрка стоял посреди падающих на него сучьев, камушков яблок, безвольных листьев и был похож на мертвого Пушкина из теткиной книжки. Юрке всегда хотелось с кем-нибудь повоевать.

В песочнице сохла и рассыпалась братская могила. Ты сказала, что раскапывать ее сейчас нельзя.

– А когда можно? – спросил я.

– Никогда, – ответила ты.

Я уже вовсю жалел, что переломал солдат и даже придумал, как с помощью спичек и ниток прикрутить им ноги обратно.

Из окна выглянула тетка в цветастом, чуть распахнутом на груди халате. Раньше я не замечал в ней такой небрежности. До журнала с твоей мамой я много чего не замечал. Тетка была самой красивой во дворе. У нее первой в поселке появились туфли на высоких каблуках. Даже у Зои Михайловны не было таких туфель. Каблуки были очень высокие. И я боялся, что тетка как следует с них навернется.

Посмотрев на меня, тетка сощурила левый глаз, что означало – я тебя и все твое баловство вижу. Ужин был не близко, и домой она меня не позвала.

Дядя Гоша вешал на ворота котельной большой черный замок. Котельная была только что отстроена – одноэтажная, кирпичная, полная темных закоулков с запахом угля и свежего цемента. Правая створка ворот, отделявших котельную от наших сараев и домов, погнулась еще в начале июня. Дядя Гоша мне уже раз пять рассказал, как въехал в ворота на угольном грузовике, когда засмотрелся на мою тетку. Как она несла мусорное ведро, как наша дворовая яблоня качала ветками в такт ее бедрам и еще долго не могла успокоиться. Кривые ворота дядя Гоша оставил на память. Когда они были на замке, прореха казалось совсем маленькой, и только я мог в нее пролезть.

Ты затащила меня на яблоню, думала, что я испугаюсь высоты. Но я на нее всю жизнь лазал и не испугался.

Кирпичные двухэтажки нашего поселка были накрыты серым волнистым шифером. Кое-где он треснул и потемнел от воды.

– Эй! – Под деревом стояла дурканутая Ленка. Она все время подпрыгивала и засовывала пальцами в рот непослушный язык. – Давайте играть! Вы на меня будете ссать, а я буду уворачиваться.

Твои глаза снова стали косить.

– Води давай, – сказала мне.

– Еще чего.

– Боишься?

Чтобы не отвечать я полез выше. Под ногами опасно трещали сучья.

Ты полезла за мной.

– Боишься-боишься.

– Что у меня сто рук – и за дерево держаться, и за все остальное?

С высоты дурканутая Ленка выглядела совсем маленькой. Вместо ушей – коричневые сандальки с кривыми рисунками, которые она сама нацарапала гвоздиком для красоты.

– Сто рук сокращенно – срук! – крикнула она и убежала за сараи.

Читать и весело корежить слова она научилась сама неизвестно как.

Ты уселась поудобнее, перестав держаться за ветки, сорвала зеленое яблоко, укусила, выплюнула кислятину:

– Бояться вообще нельзя.

– А кто своего собственного папу боится?

– Я?

– Ты!

– Я к своему папе с детства привыкла. – Ты наклонилась ко мне и для большего страха округлила глаза. – А вот ты попробуй встать к нему близко-близко. С тобой такая обоссака случится, что ни какая Ленка не увернется.

– А у тебя имя глупое – Миа, – только и смог ответить я. – Мяу какое-то котячье.

– Я сама его себе придумала. – Ты хотела сказать что-то обидное, но потеряла равновесие.

Твой рот широко открылся, а пальцы больно впились мне в бок. Поселок стал медленно заваливаться в небо, но яблоня подхватила нас толстыми сучьями и прижала к стволу.

Над крышами пыхтела труба Кукольной фабрики.