Как (не)родные - Лада Ражинскас Страница 3

Охранник что-то отвечает, но я не слушаю. Грызу заусенец и понимаю, что в эту проклятую комнату с железными столами и битым кафелем мне все же придется вернуться.

***

– Я пришла убедиться, что ничего к тебе не чувствую. Получил ответ?

Он сидит в такой же позе, в какой я его и оставила. У меня получилось немного свыкнуться с реальностью, и теперь она почти не пугает. Его тело твердое, угловатое, неестественное – он весь большая нелепая кукла. Может быть, я и смогу произнести ту речь, что репетировала много лет в своей голове.

– Как в фильме «Обыкновенное чудо» с Леоновым? «Я скакала за вами три дня, чтобы сказать, что вы мне безразличны». Я тебе в детстве показывал, помнишь?

– Ты умер, я не собираюсь ничего тебе доказывать.

– Тогда зачем ты пришла?

Пауза затягивается, все те слова, что были тщательно подобраны и натерты до блеска многолетними перекатываниями во рту, рассыпались в разные стороны. Сколько ни готовься, а в жизни все получится по-другому. Пока я думаю, что сказать, он успевает задать еще один вопрос.

– Ты плакала? Я слышал.

(Конечно, я плакала. Кто бы на моем месте не плакал.)

– Нет, тебе показалось.

– Ну ладно. Хочешь что-то спросить?

(Почему ты бросил нас с мамой?)

– Не знаю. Почему ты умер, но все еще жив?

– Я сам хотел бы знать, – мы оба молчим, он снова заговаривает первым: – Еще вопрос? Какой-нибудь, может, есть.

(Ты представляешь, каково это – быть мной? Сидеть и разговаривать с тобой сейчас? Сколько это требует сил, если бы ты знал.)

– Хочешь, чтобы я спросила тебя, почему ты ушел? А ты бы мне исповедался напоследок?

– Мне не в чем исповедоваться, что сделал, то сделал. Мужчины уходят из семьи, на то есть причины. Хотя ты уже взрослая, значит, сама должна понимать.

(Саша последнее время отдаляется. Но это не то же самое. Они с «этим» совсем не похожи.)

– Ты хочешь сказать, что и от меня уйдет муж? Что у вас, у «мужиков», есть какое-то особое право делать все, что захочется? Знаешь что, на сравнивай себя с ним. Это не вина того человека, от которого уходят. Это вина того, кто бросает. Мне нечего стыдиться, я хороший человек, я прекрасная жена, я была отличной дочерью, ты знал бы это, если бы дал мне шанс. Это твоя проблема, что ты ушел, – кажется, я вспомнила заученный текст и почувствовала себя немного уверенней.

– Я видел фотографии со свадьбы, ваш танец. Вы красивая пара. Дай бог, чтобы у вас все сложилось.

(Трудности у нас временные, просто характеры у обоих, притираемся, вот и все.)

– У нас все хорошо. Я в муже уверена.

– Ты выросла умной и красивой. Тебе, конечно, все равно, но я горжусь тобой.

(Он гордится мной.)

– Ты прав, мне все равно.

– Я рассказывал своей жене, ну, новой, – запнулся он. – Рассказывал, что ты закончила университет. Ставил тебя в пример сыну. Он у нас не доучился в ПТУ, и его забрали в армию.

(Я лучшая из его детей.)

– Понятно.

Как получилось, что я снова маленькая девочка, которая не понимает, что происходит? Слишком много всего навалилось, слишком абсурдная встреча. Растерянная, я стою, обхватив себя руками, посередине холодной комнаты. Напротив меня призрак, которого я таскаю с собой уже много-много лет. Пора прожить эту ситуацию один раз и отпустить, но я не знаю как.

– Можешь сказать мне сейчас все, что хочешь, – предлагает.

(Ты плохой человек, ты плохой человек, ты плохой человек.)

– Ты плохой человек.

***

Мы молчим и не меняем позы уже несколько минут. По глазам его, затянутым пеленой, непонятно, то ли он смотрит на меня, то ли внутрь себя.

– Мне страшно, – хрипит.

– Мне тоже.

За дверью слышится шорох, и мне хочется выглянуть в коридор, узнать, что там происходит.

– Стой! Что будет, когда заколотят крышку гроба?

Он сейчас не похож на того человека, которым я его себе представляла. Я всегда сравнивала нас в масштабе: я – точка, он – шар, я – единица, он – тысяча, я – кирпич, он – стена. А теперь я вижу, что мы равны, – ему страшно!

– Представь, что я просто зашла в твою комнату и выключила свет, как ты делал в моем детстве.

Он замолкает и впервые закрывает глаза. Больше он их уже не откроет. Что-то меняется в его поведении, он словно костенеет, речь становится невнятней. Господи, он умирает второй раз – незавидная участь. И я должна быть свидетелем. Ты спрашивал, зачем я пришла? Не за этим, если тебе будет от этого легче.

– Я бы хотел быть лучше, чем оказался на самом деле.

(Я бы тоже.)

– Посмертно все хотят.

Он пытается еще что-то сказать, но челюсть заклинивает. Ему приходится несколько раз дернуть ею вниз, прежде чем рот наконец открывается.

– Я знаю, зачем ты пришла. Чтобы выключить свет, когда я лягу спать.

– Ну нет. У тебя своих выключателей полно. Я вообще не планировала идти на похороны. Специально приехала раньше в морг, чтобы не пересекаться с твоими… Ну, с твоей семьей.

Он не возражает. Через несколько минут кажется, что все кончилось, но из горла раздается слабый хрип, который превращается в едва различимые слова.

– П… ги… ечь… ог… е… ле…

– Что? – приходится подойти ближе.

– По. Мо. Гь. Ле. Эчь.

– Господи, помочь тебе лечь? А как? Как ты себе это представляешь? О боже.

Одну руку я кладу ему на бедро, а другой придерживаю за плечо. Он медленно опускается спиной на стол, а мне все сильней приходится давить на ноги. Под ладонями холодное, твердое, как камень, тело. Чувствую отвращение – скоро это закончится, скоро закончится. Наконец, он ложится и замирает. Я делаю шаг назад: руки напряжены, так и держу их параллельно полу, стараюсь не прикасаться к себе. Я смотрю на его лицо – собравшиеся морщины на лбу и у рта – и чувствую жалость.

***

Я мыла руки в туалете минут пятнадцать, это было похоже на навязчивую идею. Из морга удалось улизнуть до приезда его родственников – не хочу с ними разговаривать. Пока жду такси, скуриваю пять сигарет одну за одной.

В машине звоню Саше: когда берет трубку, слышно, что он не в настроении.

– Я просто сказать, чтобы ты спокойно ехал в свою командировку. Она меня бесит, но не хочу из-за нее ругаться.

– Ты правильно сделала, что позвонила.

– Но вещи тебе