Севастопольский камень - Леонид Васильевич Соловьев Страница 29

— Да! — задумчиво и невесело сказал приезжий. — Дошел ты, Василий Иванович, до самой ручки!

Он сложил тряпье обратно в чемодан, перетянул его ремнем и, захватив свое пальто с квадратными дамскими пуговицами, отправился куда-то в город.

Ходил он долго и вернулся только часам к четырем, без чемодана и без пальто, но внутренние карманы его пиджака отдувались заметно. Над головой держал он газету, защищаясь от низкого солнца.

— Уф! — сказал он, войдя в сумрачную прохладу комнаты, подхватил двумя руками ведро и напился прямо через край, обливая подбородок и рубашку. — Уф!.. — повторил он, опускаясь в изнеможении на стул.

Отдохнув, он принялся разгружать свои отдувающиеся карманы. Они были набиты комками денег. Разглаживая бумажки, он складывал их кучками по достоинству. Потом пересчитал, подвел на полях газеты итог. За чемодан со всей требухой да еще за дамское пальто в придачу он выручил тысячу с небольшим — всего-навсего!

Грустные мысли изобразились на его лице. Презрительно скривив губы, он посмотрел на засаленные липкие бумажки, на тусклую горку мелочи… Было время, когда этих денег только-только в обрез хватило бы ему на один вечер в ресторане.

Он задумался. Будущее представлялось ему беспросветным; настали тяжелые времена… Нахлынули воспоминания; приезжий (звали его Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин) покачал головой, поджал губы, скорбная усмешка стянула в складки бритое лицо… Где сейфы? Где?.. Везде охрана!

Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин, в послужном списке которого значилось не меньше тридцати ювелирных магазинов и несгораемых касс, мог прошлой ночью засыпаться на краже чемодана и пальто у дамочки, ехавшей в Сочи! Дамочка была веселая, хорошенькая, с кудряшками и пухлыми губами, весьма легкомысленная; без умолку лепетала она, как ей повезло: местком дал бесплатную путевку, единственную на все учреждение. Как завидовали ей все сотрудники! Ха-ха-ха!.. Начальник не отпускал — горячее время, но она сказала: «Товарищ Петров, я работала, не считаясь со временем, для пользы дела и теперь имею право на отдых». И начальник сразу подписал приказ, в одну минуту, без разговоров. Ха-ха-ха!.. Дамочка служила где-то секретарем, ради поездки залезла по уши в долги, взяла у знакомых на подержание заграничный чемодан и теперь была безмерно счастлива. Скорый поезд торопился на юг, пролетал без остановки разъезды и полустанки, с каждой минутой все ближе, ближе Сочи, море, пляж, пальмы! Дамочка совсем опьянела: щеки горели, и глаза сияли. Вечером на темной площадке, на ветру, под бегущими звездами она бредила наяву, безумно целовалась с Василием Ивановичем, прижималась теплым плечом и грудью. Под кофточкой при этом жестко топорщилась бумага, должно быть конверт с деньгами. Наконец, истомленная, счастливая, она крепко уснула, поручив Василию Ивановичу караулить вещи. На прощание он заглянул ей в лицо — она улыбалась, что-то шептала во сне. Василий Иванович вышел из вагона с ее пальто и чемоданом, не возбудив у проводника подозрений… А теперь дамочка едет обратно в Москву; глаза у нее погасли, голосок срывается на всхлипывания, и без конца рассказывает она сердобольным соседям о своем горе. Ее счастье улетело, развеялось, как дым…

Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин поморщился и закряхтел, ощутив неловкость в душе. Он считал себя рыцарем и при других обстоятельствах, конечно, не обидел бы эту дамочку. При других обстоятельствах он, может быть, поехал бы с ней на Кавказ, бросил бы в окно ее путевку и показал бы ей настоящую жизнь с блеском и шиком — первоклассные отели, прогулки на автомобилях, ужины в ресторане. А на прощание подарил бы ей золотые часики с надписью: «От незнакомца», и всю жизнь она вспоминала бы этот месяц на Кавказе как чудный, волшебный сон!

Василий Иванович встал, сердито прошелся по комнате. Черт знает что! Украл чемодан и пальто! Самому противно!.. Но время такое, ничего не сделаешь. Василий Иванович осуждал не себя, а время. Его вынуждают красть чемоданы! Его вынудили обидеть дамочку. Когда у человека в кармане всего восемьсот рублей — он поневоле начнет тянуть чемоданы. Василий Иванович ожесточился: да, его вынуждают размениваться на мелочи — красть чемоданы, обижать наивных дамочек, и он не принимает на себя ответственности за это!

Между тем в республике было много и несгораемых шкафов и ювелирных магазинов, и никакая охрана не смогла бы уберечь их от Василия Ивановича Катульского-Гребнева-Липардина, если бы другое время, не советское. Раньше были хозяева несгораемых шкафов и были воры; хозяева имели полицию, воры — свою блатную организацию; остальная публика не вмешивалась. Но что можно сделать сейчас, когда все стали хозяевами и охранителями всех шкафов, когда за каждым магазином следят сотни, тысячи глаз, когда каждый школьник, заметив подозрительное, бежит за милиционером! Кругом на каждом шагу враги. Можно бороться с полицией, можно провести десяток тайных агентов, но нельзя человеку в одиночку бороться против всех! Если бы даже удалось вскрыть шкаф, взять магазин, то куда потом деваться с деньгами, с бриллиантами? Продать? Кому? Каждый отведет тебя в угрозыск. А деньги? В Советском Союзе кощунственно нарушен основной закон: «Деньги не пахнут»; раньше никто не спрашивал, откуда у человека деньги, а теперь спрашивают. Чуют за версту, если от денег идет дурной запах.

В Советском Союзе было еще много мелких случайных краж, но настоящее квалифицированное воровство как пожизненная профессия стало невозможным, подобно профессиям банкира, антрепренера или адвоката по бракоразводным делам. Воровство как профессия целиком принадлежало старому миру. И вот Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин явственно ощутил себя родным братом тех, кого обворовывал раньше; он был одной крови с владельцами несгораемых касс и ювелирных магазинов; он мог жить только среди них, и они, видимо, без него обойтись не могли, хотя и ловили его и упрятывали время от времени в каталажку. Но все это происходило как бы в одной семье, в одном доме, среди своих, а теперь Василий Иванович чувствовал себя чужаком, белой вороной. Он жил среди чужих, среди врагов по крови, советский воздух был нестерпим, ненавистен, убийствен для него.

Василий Иванович Катульский-Гребнев-Липардин был убежденным, закоренелым паразитом и гадиной, одним из тех немногих экземпляров, что полностью отбывают в тюрьмах свои сроки, не поддаваясь никакой перековке. И в прокуратуре это знали, даже удивлялись, откуда такая масса преступности в одном человеке. В случае поимки Василий Иванович не мог рассчитывать на снисхождение — хорошо еще, если дадут десять лет с испугом, то есть расстрел с заменой десятью годами, а то просто дадут чистый расстрел. Тем более, что Василий Иванович проживал