Три Анны - Ирина Анатольевна Богданова Страница 28

стороне, нарочито небрежно поглядывая на танцующих девиц и делая вид, что их совершенно не интересуют несерьёзные забавы местных невест. Но по тщательно расчёсанным волосам кавалеров, чистым рубахам с шёлковой вышивкой и начищенным до блеска сапогам было заметно, что они оказались здесь совсем не случайно. Девушки в круге не уступали женихам в нарядах.

Яркие сарафаны с оборками, бусы, атласные ленты в косах – всё говорило о том, что танцы дело важное, и в хороводе складываются новые семейные пары, завязывается дружба, а порой возникает лютая вражда.

– Барышни, идите в круг! – бойко выкрикнула Ане и Маришке соседка Сысоя Маркеловича – полногрудая, черноглазая Парашка, наряженная в тёмно-синий сарафан с каймой.

– Просим, просим, – закричало сразу несколько весёлых звонких голосов, тонкие девичьи руки втянули Аню и Маришу в середину хоровода, и над лесом поплыла новая песня:

«В этом хороводе девица гуляла.

Девица гуляла, ленту потеряла…»

Плывя лебёдкой по кругу, Аня чувствовала, как нежная мелодия захватывает её всю до кончиков пальцев. Казалось, что тело перестало ей принадлежать, а подчиняется только музыке, расходящейся из слаженного хоровода, словно круг по воде. Размеренный ритм и мелькание лиц дурманили голову, уводили из этого мира в небесные дали, неподвластные приземлённому разуму.

Аня нашла глазами Маринино лицо и удивилась: глаза подруги, ещё вчера залитые слезами, излучали покой и радость, а губы украшала задумчивая улыбка, словно у матери, качающей в колыбели младенца.

«Ах, что за чудо – русская песня», – умилённо подумала Аня, когда затихли последние звуки песни и танцовщицы, остановившись, степенно поклонились друг другу.

– Мариша, давай завтра снова сюда придём? – спросила она подружку.

По просветлевшему лицу Мариши она безошибочно угадала согласие.

– Я бы записала слова песни и переложила их на ноты, – зачарованно сказала Мариша, не отводя восторженных глаз от главной певуньи Ольги – дочери местного пастуха.

– Обязательно запиши, – подхватила Анна, – это очень важно сохранить такое великолепие.

На том и порешили. Но больше сходить в хоровод Ане и Маришке не довелось: утром чуть свет за ними прискакал Степан.

* * *

Едва жидкий рассвет над Дроновкой выстлал дорогу густым туманом, оседающим на траве крупными каплями воды, в дверь дома управляющего забарабанили крепкие кулаки; всех домочадцев мигом перебудили крики:

– Сысой, Сысой, открывай! Беда! Беда!

Повскакавшие с постелей девушки увидели, как за окнами металось бледное лицо конюха Степана с вытаращенными глазами и закушенными в кровь губами.

Переполошённым в доме людям достало единого мгновения, чтобы с холодящей ясностью осознать: случилось страшное.

Сысой Маркелович с тёткой Лукерьей без слова кинулись отпирать двери.

Попробовав сделать шаг вперёд, Аня внезапно поняла, что ноги совершенно её не слушаются. Она вцепилась руками в стол и невнятно забормотала испуганной Марише бессвязные слова утешения, проговаривая их, как заклинание:

– Всё обойдётся, Бог не допустит…

Что обойдётся и чего не допустит Господь, Аня не предполагала, но упорно повторяла одну и ту же фразу до тех пор, пока не услышала звяканье дверной щеколды. Ей показалась, что прошла целая вечность, прежде чем управляющий с женой под руки ввели в избу Степана. Тяжело опустившись на подставленный хозяином стул, конюх нашёл глазами Аню и протянул к ней руки с вздувшимися буграми чёрных жил:

– Барышня, Анна Ивановна, беда.

Слова с трудом вылетали из его губ, прерываемые хриплым, с посвистом дыханием. Аня почувствовала озноб от напряжения, но это странным образом придало ей сил, и она нетерпеливо топнула ногой:

– Степан, не томи, что?

Вытерев рукой кровавый рот, Семён с трудом прохрипел на одной ноте:

– Пожар. Дом выгорел, конюшня, сарай… Анисья спаслась и Матрёна с детьми…

Сглотнув ком в горле, Аня скорее всхлипнула, чем проговорила:

– А тятя?

Не отвечая на её вопрос, Степан понурил голову, сдвинул плечи. Пол под Аниными ногами зыбко качнулся. Она крепче вцепилась пальцами в столешницу, напрягла все силы и требовательно повторила:

– Тятя жив?

– Не знаю, – Степан глубоко вдохнул, поднял голову и, захлёбываясь словами, зачастил, словно боялся, что его остановят: – Вспыхнуло ночью в кабинете Ивана Егоровича. Я на конюшне спал, лошади заржали, разбудили. Выскочил – всё пылает. Аксинья на порог выбежала, кричит: «Спасите! Помогите!» На улице в набат ударили. Народ набежал, вёдрами воду льют, а дом полыхает, как заговорённый…

В два шага подскочив к Степану, Аня рухнула перед ним на колени, схватив за грудки:

– Батюшка? Что с ним?

– Иван Егорович баб и ребятишек спасал: Матрёну с кухни вывел, мальцов её через плечо на себе повытаскал, а опосля Проклу бегал искал. Не нашёл. Его балкой по голове стукнуло. Не знаю, выживет ли.

Вскочив на ноги, Аня кинулась к двери:

– Сысой Маркелович, запрягай!

– Барышня, куда в рубахе-то? – заголосила Лукерья, но Мариша уже несла Ане скомканное в кучу платье, на ходу застёгивая на себе косо надетую юбку.

– Да, да. Едем.

Мигом взнуздав лошадь, Сысой Маркелович взлетел на кóзлы и, не дожидаясь пока все рассядутся, тронул вожжи:

– Пошла!

Найдя глазами крест Дроновской церкви, Аня трижды перекрестилась:

– Господи, не лиши своего заступления!

Пять вёрст до Ельска тянулись нескончаемой лентой, плутая через возвышенности. Временами Ане казалась, что её сердце не выдержит этого долгого пути в неизвестность и разлетится в клочья. Её душа рвалась на пожарище, к батюшке.

Ну почему её не было дома? Она бы не допустила трагедии, заметила огонь, погасила, залила водой… Сама выводила бы людей из пламени. А тятя? Если жив, то ему сейчас больно, плохо, кто поможет, оботрёт раны, утешит, напоит водой? Кто сейчас сидит рядом с ним, держа его за руку?

– Степан, ты уверен, что батюшка жив? – беспрестанно теребила она Степана, забывая, что уже спрашивала об этом минуту назад.

– Был жив, барышня, – отводя глаза, объяснял Степан, снова принимаясь пересказывать подробности страшной ночи.

В Ельск въехали с первыми петухами. Город не спал: у заборов, побросав на землю пустые ушаты, перешёптывались простоволосые бабы, мужики с баграми и вилами в руках устало сидели на завалинках, провожая взглядами въехавшую телегу с седоками.

– Едет! Веснина едет! – бурлило вокруг повозки на всём пути следования до пожарища, ещё клубившего над Ельском сизым горьким дымом.

– Жалко Аньку, хлебнёт теперь горя девка, – прошамкал древний дед Харитон, помнивший Ельск ещё селом на одной стороне реки.

– Что уж молвить, – поддержала его невестка, такая же старая и замшелая бабка без единого зуба во рту, – в одночасье из богатства, да по миру пойти – не шутка!

О доме Аня не думала. Какая разница, что с домом, хотя даже при