Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман Страница 28

Площадь Вогезов. Я проверил и не нашел ничего, что объясняло бы желание Кэм посетить прямоугольную старую площадь в районе квартала Маре, недалеко от того места, где взяли Бастилию. Мне все сильнее казалось, что Кэм отправилась в собственное путешествие, набирая скорость так быстро, что у нее просто не хватает времени поведать мне о каждой детали. Или ей просто нравилось утаивать определенные фрагменты информации, ожидая, пока она не сможет в свойственном ей стиле представить мне целостную картину, поразив очередным новым достижением?

Через неделю я получил сжатое сообщение: «Факс. Шлю почтовую карточку. Целую нежно. Кэм».

Я ждал факс, слушал его жужжание, смотрел, как из него медленно вылезает страница, наполовину узнал черты лица на почтовой карточке, которую отправила Кэм, но не мог вспомнить, где видел это лицо: аккуратно подстриженные седые волосы над широким лбом, тонкие брови, маленькие темные глаза и ничем не примечательный нос. Вокруг рта изящная бородка, но не слишком густая, как если бы ее владелец хотел лишь намекнуть, что он не такой, как все, не нарушая при этом общественного спокойствия; еще большую безмятежность придавала рука, подпиравшая правую щеку, отчего он казался еще более задумчивым. Чем дольше я всматривался в портрет, тем отчетливее понимал, что вижу его не впервые, но кто это? Когда и где я его видел? И вот наконец вся фотография оказалась у меня: серый сюртук свободно сидит на широких плечах, а рука опирается на контуры стула. Внизу три слова: «Фот. Пьер Пети».

Это Пети собственной персоной? Автопортрет? Нет, это кто-то еще. Я не сомневался. Я помчался вверх по лестнице к своему компьютеру. Но пока компьютер загружался, до меня дошло, кто этот человек, еще до того, как я прочел сообщение Кэм. Да, я знаю, кого Пьер Пети увековечил на почтовой карточке. Виктора Гюго!

«Виктор Гюго», — повторила мои мысли Камилла и дополнила их в следующем электронном письме: «Пети сфотографировал его в Брюсселе в 1862 году. Это один из самых известных портретов знаменитого автора „Отверженных“. Несколько месяцев назад я спросила твоего отца за обедом — помнишь, милый? — о твоих братьях Хью и Вике, почему им дали именно эти имена, и он ответил, что это в честь Виктора Гюго. Твой папа восторженно рассказывал о том, что выучил французский язык, чтобы читать Гюго в оригинале, и его французская бабушка, когда приехала на его выпускной из средней школы, привезла портрет не кого иного, а именно великого писателя, — оригинал, который сейчас висит у вас на верхнем этаже. Итак, милый, поднимись наверх и проверь, не тот ли это портрет, что на почтовой карточке, которую я отправила по факсу. До скорого! Твоя любящая распутная Кэм».

Мы вчетвером послушно поднялись на чердак и сгрудились вокруг портрета Виктора Гюго, той самой фотографии, которую Кэм нашла на площади Вогезов, той самой фотографии, сделанной Пьером Пети более века назад, подарка моей прабабушки отцу, преподнесенного еще до моего рождения: в золоченой раме, изображение более четкое и резкое, чем размытая почтовая карточка, отправленная по факсу Камиллой.

— Можно унести его вниз? — спросил я отца, как будто мне действительно требовалось разрешение, и когда он кивнул, мы осторожно освободили портрет от защитного стекла и рамы, а потом перевернули и прочитали слова на обратной стороне: «À та Thérése Jacquet, de la part de son arrière-grand-père, Pierre Petit, un portrait de Victor Marie Hugo, son auteur favori»[5].

— Прадеда? — спросил я, хотя знал ответ.

А Камилле даже на чердак ради этого лазать не пришлось. Пьер Пети был прадедушкой моей прабабки.

Человек, смотревший в объектив на лицо, которое переместилось через его французские глаза в какой-то скрытый уголок его французской памяти, чтобы передаваться всем потомкам, пока не прорастет во мне через сто лет после того, как он сделал этот снимок. Дикаря запечатлели камера и эти глаза, и в этих глазах, столь непохожих на глаза Виктора Гюго, его нагота годами ждала своего проявления.

Мой отец был раздавлен.

Время от времени я рассказывал ему о нашем расследовании, и он знал, что мы ищем некоего предка, который как-то соприкоснулся с молодым патагонцем, которого отец все еще называл чудовищем.

Теперь он чувствовал абсурдную ответственность за то, что натворил его предок. Один щелчок объектива Пьера Пети возымел последствия спустя сто лет, причинив непоправимый ущерб нам и всему нашему племени. Почему я? Почему я? Почему ты? Мы задавали вопросы более восьми лет, и вот забрезжил ответ или намек на ответ. Пьер Пети породил и фотографию, и семью, и его гены плескались в моем отце, в братьях и во мне, но все же…

— Почему не я? — вопрошал отец. — Почему…

Ему даже не пришлось заканчивать мысль. И правда, почему? Что такого особого в сыне Джеральда Фостера Фицрое, что жертвой избрали его, а не отца с той же родословной. Камилла получила ответ, который должен быть остудить чувство вины у отца и не дать ему разрастаться.

— Передай отцу, я уверена, что один только Пети не мог спровоцировать появление призрака, в тебе должно быть что-то уникальное, скажем так, вклад твоей мамы.

— Но почему тогда не мои братья?

— Первенец всегда расплачивается за грехи прошлого, Фицрой. Но вскоре мы снимем эту ношу с твоих плеч.

По словам Кэм, у нее появились кое-какие ниточки к разгадке личности и судьбы моего посетителя, а параллельно с этим она, возможно, раскопала, что именно я мог унаследовать от немецкой родни матери. Немецкое китобойное судно увезло с Огненной Земли одиннадцать кавескаров, и в газетной вырезке нашлось упоминание о Валене и его связи с неким капитаном Шверсом или Швеерсом, действующим по приказу из Гамбурга.

Вскоре, очень-очень быстро, она отчиталась о значительном прогрессе.

— Ты знаешь больше, чем мне рассказываешь.

— Разумеется. После приезда в Париж я ежедневно делала заметки, правила, добавляла комментарии и короткие размышления, тщательно прорабатывала каждую идею и находку, переписывала историю снова и снова, чтобы было понятно, кто что сделал, почему, когда, где, как — типичные вопросы, которые задает детектив, Фиц. Но картина еще не полная. Полный отчет будет готов, когда я вернусь, может быть к Рождеству, но определенно до Нового года.

— Я скучаю, любимая.

— Я тоже соскучилась, Фиц. Но каждый раз, когда я что-то дописываю в свой отчет, ты словно бы здесь, в этой комнате рядом со мной. Думаю,