Перл - Шан Хьюз Страница 26

время непрестанно носила черное, брила голову, резала себя или одежду, и что в том году рваную джинсу просто носили все подряд. Ее версию я приняла с благодарностью. Я была в трауре по маме. Я была доброй девочкой, любая мать о такой мечтает, и таким, как я, всегда тяжелее. Она сказала, что будет молиться за меня. Она велела мне есть, и тоже молиться, и верить Господу, и что у меня непременно родится девочка, и я тогда оставлю свои печали, как оставила ее сестра, когда родились дети, храни ее Господь, и она всю жизнь была добрым человеком, и с тех пор, как Господь забрал ее к себе, они все очень скучают.

Из темной спальни вышел еще один мальчик, постарше, и тут же получил от женщин нагоняй за опоздание к ужину. Он свернул самокрутку прямо на кухонном столе и попросил чашку чая, хлеб и сахар, раз это все, что осталось.

В дверях показался взрослый мужчина. Сказал, что пришел со мной поговорить.

— Это… — сказал он. — Артур Джек говорил, что ты ловко читаешь и все такое. Умеешь вот это вот все.

Я не отрицала. Он стоял в дверях, стараясь выдыхать дым в сторону улицы, подальше от детей. Его крупное тело комфортно занимало весь дверной проем, огромная рука опиралась о притолоку.

— Видишь как, кто читает газеты, те всё знают. Меня тут беспокоит кой-чего, но мне не разобраться. Без чтения — никак. Есть один мужик, он все скупает — самолеты, поезда, все такое — мистер Брэнсон. И я тут слышал, что он купил землю, где раньше был аэродром, но не нынешний, а старый, а там землю ни за какие деньги не купишь. Я знаю, я ж пробовал. И он вроде как строит новый аэродром, в таком месте, где не будет слышно шума. И так получается, что, если кто купит себе тут немного земли, там, или леса — ну, чего-то никому не нужного, чтоб маленько заработать, — и тут придет этот мужик и решит все скупить.

Я сказала, что не читала об этом.

— Да не в этом дело, — ответил он. — Но вообще любопытно. Интересно, что он делает, чтобы в газетах ни слова.

Я пообещала узнать у отца. Сказала, что он знает гораздо больше, чем я. Кажется, мужчина немного успокоился. Потом сказал:

— Артур Джек — малой моей сестры. Он теперь в школу ходит, умеет вот это вот чтение, будет читать контракты, понимать, там. Ну вот как с этим домом. Мы если бы читали те бумаги. Окна не такие поставили. Теперь надо все сносить и наново делать.

— И где вам жить?

— Так тут дома на колесах, женщины все равно больше там. Тут просто — если строиться на этой земле, то надо сперва вот это, а потом уже разрешение на дом, ясно?

Мне ничего было не ясно, но я кивнула.

— Так вот, сестрин малой. Он как? Из лучших в классе, в этой вашей школе?

Тут я подумала, что, отправив Артура Джека в коррекционную школу, вместо того чтобы он тут работал вместе с дядей, ему сделали большое одолжение, и потому ответила:

— Да. Он очень умный. У него все получится.

— Не, ну сдавать на аттестат он не будет, конечно. Не хватало сделать из него идиота.

Он отвернулся и зашагал прочь. И вот что на это ответить? В коррекционной школе речь об аттестате вообще не шла. Эдварда это повергало в ярость. Это было причиной многих нервных телефонных разговоров в нашем доме. Мне и в голову не могло прийти, что кто-то считает экзамены инструментом отупления детей. Ну хотя сама я их не сдавала. Откуда мне знать.

Уже стемнело, так что Джози позвала Артура Джека, чтобы тот принес щенков, но он велел разобраться с ними без него. Так что Джози и еще одна девочка сами притащили картонную коробку со щенятами. Их мать дошла до двери и ждала снаружи. У нее не хватало половины уха. В целом — симпатичная собака, похожая на лабрадора, только поменьше и светло-коричневая.

Щенята не унаследовали мамину внешность. У них были слишком большие и слишком ушастые головы. Крысиные хвостики, как червячки. Глазки навыкате. Лапы плоские, мохнатые. И ни один не мог похвастаться ровным окрасом. Они выглядели так, будто толпа детей одевалась из одного шкафа, сражаясь за несколько комплектов одежды, и кто что схватил, то и надел. У самого маленького щенка — видимо, про него Артур Джек говорил, что он не жилец, — половина морды была белая, половина черная, и разные глаза — голубой и карий, как будто он пробрался к шкафу последним и надел все, что осталось.

Я достала его из коробки, а женщина, что стояла у плиты, сказала: «Марианна, оставь ты этого доходягу. Майкл давно должен был с ним разобраться. У него только один глаз зрячий, спаси Господи».

Они называли меня славной, милой и доброй. Они говорили обо мне — «храни ее Господь». Храни ее Господь. Так что я взяла этого заморыша. Его завернули в полотенце, я спрятала его под свитер и так повезла домой. Свитер же большой. Пока я сидела на остановке, он мне весь живот описал, а по пути домой все время скулил и плакал. Ехали мы долго. Два автобуса, потом пешком. Руки ныли, было страшновато, что щенка увидят, что меня выгонят из автобуса. Я боялась, что уроню его или что он сам вывалится, запутавшись в одежде.

Когда мы добрались домой, Эдвард был на родительском собрании у Джо, а я не знала, чем накормить щенка. Он уже дорос до мяса? Собакам можно коровье молоко? Что там в холодильнике? Яйца? Собаки едят яйца? Я не знала. Мой живот искусали блохи, спать щенку было негде, ошейника нет, миски нет, положить в миску тоже нечего. Я-то думала, что главное — принести его домой, к Эдварду, а там само уладится.

Спускать щенка на пол я не хотела, потому так и шаталась по дому с ним под свитером. Уже полотенце промокло и испачкалось, я взяла новое, а они все не возвращались. В итоге я напоила щенка водой, завернула его в свежее полотенце и унесла в свою постель.

Я слышала, как они вернулись — довольные, с какой-то едой, с поздравлениями, но решила не спускаться вниз, чтобы не будить щенка. Только тогда я вспомнила, что обещала тем вечером посидеть с Джо, чтобы Эдвард съездил в школу, но забыла, и ему пришлось брать Джо с собой, причем допоздна. Я вспомнила даже, как он делал пометку в календаре на кухне, и даже обвел ее, и лишний раз мне напомнил, и была уверена, что он сердится на меня. Я также знала, что утром он всего лишь деликатно мне об этом скажет, а я не заслуживала такой деликатности.

Я лежала в кровати, и мне было стыдно — за себя, за те добрые слова, которыми меня незаслуженно называли весь вечер, — добрая, милая, славная — и за то, что Эдвард мне доверился, и за то, что подвожу его. Я через дверь пожелала им спокойной ночи, изо всех сил стараясь скрыть слезы в голосе, а потом свернулась калачиком возле маленького уродливого собачонка, чтобы он не скучал так по дому, и всю ночь проплакала в него от осознания собственной никчемности. А потом дала ему имя, как у игрушечного медвежонка — Тедди.

Утром я встала непривычно рано, потому что щенок скулил, копошился и гонял блох. Я слышала, как Эдвард и Джо собирают себе обеды. У них возникла какая-то дискуссия по поводу сыра, так что на щенка они едва взглянули. Я решила, что это хорошо. И еще, кажется, Эдварду прислали записку о том, какая я милая девочка и принимаю все близко к сердцу, потому что он ни слова не сказал о прошлом вечере и произнес только: «Значит, ты завела собаку?», что я восприняла как согласие. Если бы он