Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник Страница 26

дурно, но ничего с собой поделать не мог. В присутствии негра он просто не понимал, как себя вести: входил в состояние паники, немел, потел и пялился, как в афишу коза. Недаром негров когда-то показывали в зоопарке как экзотику. Африканские джунгли, людоеды, обезьяны, тарзаны. Ему было нехорошо от собственной низости.

«Знаешь, старик, надо угадать в себе эти темные силы и примитивные инстинкты, обуздать их и вынести на всеобщее обозрение. И создал Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся – ну и так далее, и увидел Бог, что это хорошо. Понимаешь, старик? Хорошо! В этом и заключается дар писателя. Писатель создает новые миры из всего темного и примитивного. Он как Бог – для него ничего дурного не бывает: все созданное им – хорошо. Вот и ты так должен творить. И если, поставив точку, не можешь сказать: это хорошо, – выброси все написанное на помойку!»

Так писал ему в Москву из Нью-Йорка его друг и наставник Марк Гранкин. Критические обзоры Гранкина и его размышления о судьбах русской литературы регулярно печатались в еженедельнике «Новый американец». Его суждениям Эдик верил безоговорочно. Под его влиянием Эдик пытался сочинять прозу, рассказики, истории всякие. Согласно его же указаниям, все написанное Эдик выбрасывал на помойку. Именно потому, что никак не мог обнаружить в себе эти темные силы и низкие инстинкты – особенно после напряженного рабочего дня в отделе компьютерного обеспечения огромной московской фирмы. Но вот сейчас, оказавшись туристом в Нью-Йорке, он наконец понял, что и в нем тоже живут эти самые подавленные инстинкты и страхи, не поддающиеся контролю разума. А это внушало надежду на вход в литературный мир. С этим чувством он и шел в гости к Марку Гранкину.

Сам Манхэттен, как будто вычерченный линейкой геометра (с юга на север идут авеню, с востока на запад – стриты), был материализацией именно такого рода конфронтации – разума и инстинкта, потому что в толпе людей на улицах (авеню и стритах) не было и следа геометрической безупречности. Это был серый декабрьский денек, с неба сыпалась какая-то мглистая невразумительная дребедень, размазывающая небоскребы в одно неразборчивое пятно, как будто ты видел все, сидя внутри такси перед запотевшим стеклом. Из решеток вентиляции нью-йоркской подземки апокалиптически извергались клубы пара, переругивались друг с другом гудками и сиренами автомашины в пробке, как некое музыкальное сопровождение к молитвенному повтору-причитанию продавцов хот-догов и всякой белиберды с уличных лотков. Манхэттен показался ему коридором гигантской коммунальной квартиры – замусоренной, перенаселенной и крикливой. На каждом углу толкались нищие и бродяги. И главное – черные. Негры то есть. То есть, наверное, не все из них были африканскими неграми. Но в этой мгле трудно было различить, кто негр, а кто просто черномазый из какой-нибудь Мексики. Они были для Эдика все на одно лицо. И их было много. Чуть ли не каждый второй. В глазах от них было черно. Они готовы были оскорбить Эдика, ограбить его, избить, прошить шприцами наркоманов с зараженными иглами и выбросить на помойку, как неудачный рассказ. Разумом он понимал, что это не так, что это паранойя, тяжелое наследие изолированности советской России от всего остального мира, но ничего с этим параноидальным страхом поделать не мог.

Он поделился своими противоречивыми чувствами в отношении чернокожих во время застолья у Гранкина. Гранкин и его приятель, поэт Будкевич, согласились с тем, что расовая проблема до сих пор – ключевая для Соединенных Штатов. Сам Гранкин так и сказал: ты, старик, задел самую чувствительную болевую точку американского бытия. Труп расизма восстает из гроба истории. Призрак рабовладельческого прошлого до сих пор бродит по американским штатам в разном криминальном обличье – будь то наркомания или вандализм, вооруженный грабеж или мелкое воровство, детская преступность или взрослая невменяемость. Кто, скажем, поколение за поколением получает пособия по безработице и инвалидности, продолжая безответственно плодить детей-наркоманов? Черные. И американское общество, в кандалах политической корректности, ничего не делает для перевоспитания этого паразитического меньшинства, которое грозит стать большинством в недалеком будущем. Потому что американцы парализованы чувством вины за преступления своих предков-рабовладельцев. Говоря все это, Гранкин выставил вторую бутылку бурбона.

«В России рабства не было, но расизм тем не менее тоже расцветает пышным цветом», – решился заговорить о собственных комплексах Эдик.

«Как это в России не было рабства? – возразил поэт Будкевич. – А как насчет крепостного права?»

«Но не было работорговцев, – поддержал Эдика его ментор Гранкин. – Знаешь, с плетьми, с галерами».

«Насчет галер не знаю, но плети как раз были. А торговля мертвыми душами? Вспомним Чичикова».

«Ну это все Гоголь, русская душа, а я говорю о работорговцах и африканских неграх в кандалах».

«Гоголь был украинцем».

«Но писателем он был русским. Ты прочти Другую страну негритянского писателя Болдуина. Ты поймешь разницу. Раса – как другая страна. Роман, кстати, был переведен на русский».

«Само слово „негр“ по-русски – это, по-моему, расизм», – сказал Эдик.

«Говорят, у негров самые большие члены», – сказал Будкевич.

«Это кто говорит? Это расизм. Среди кого – самые большие? Насколько мне известно, самый большой член у улиток», – сказал Гранкин.

«Глупости, как это может быть? Улитка – размером с палец!»

«Вот-вот. Все зависит от того, с какими мерками мы подходим, какими масштабами руководствуемся. Пенис у улитки самый большой в пропорции к размерам ее собственного тела. Кроме того, улитки – гермафродиты. У них есть и пенис, и вагина».

«А твой Джеймс Болдуин? Он ведь еще и пидорасом был».

«Ну и что? Что ты хочешь этим сказать?»

«Ничего. Я, конечно, осуждаю расизм, но гомики – это выше моего разумения. Это я принять не могу».

«Чего ты не можешь принять?»

«Ну знаешь, трахаться туда… в общем, понятно».

«Куда? Ничего не понимаю».

«Сам знаешь».

«А с женщинами это можно?»

«Я с женщинами такого себе никогда не позволял».

«У тебя вообще с сексом проблемы. Недаром ты до сих пор без бабы».

«Это потому, что мой английский хромает. Я не могу заворожить женщину своим остроумием и обаянием».

«Найди себе даму из России. Косяками тут ходят».

«Мне неинтересно. Я что, для этого в Америку эмигрировал?»

«А для чего ты, действительно, эмигрировал? Может, ты у нас пидор?»

«Я эмигрировал от антисемитизма».

«А знаешь анекдот про Рабиновича и козу? Идет Рабинович по русской деревне, а навстречу ему коза…»

«Да-да, слыхали. Но про негра и обезьяну будет посильней. Если послушать российские анекдоты про негров, уши вянут. Знаешь, про то, как идет негр по русской деревне, а навстречу ему два русских мужика. Один другому говорит: смотри – обезьян!»

«Это расизм», – сказал Эдик.

«Вот-вот. Безобразие. Негр им так и говорит: как вы можете, это расизм, я кончал Гарвард, изучал Гоголя, идеально говорю по-русски, почему вы оскорбляете меня расистскими кличками? Тогда один мужик – другому: смотри – обезьян, а