Камень небес - Валерий Викторович Дмитриевский Страница 22

фельдшерица. – Хорошо, что сердце у тебя сильное… Сорок лет для мужчин – опасный возраст. Организм перестраивается на старость, вот и происходят всякие сбои». – «Какая же у меня старость», – сказал Виток. «А как же, пятый десяток – это тебе не молодость. А ты ещё и холостой, оказывается. Пьёшь, куришь?» – «Не больше, чем другие». – «Другие-то в семье живут. Если не хочешь помереть раньше времени, жену себе найди».

Легко сказать. Виток-то был не прочь, но здесь его поисковый талант не срабатывал. Зато подтверждался закон равновесия, по которому не может человеку везти во всём сразу. Удача в геологических поисках оборачивалась полным крахом в устройстве семейной жизни. Бывали, конечно, разные встречи, и девчонки симпатичные попадались, но всякий раз не получалось надёжного контакта: так, чтобы навсегда одно к другому припаялось. Сердобольные пожилые тётушки из бухгалтерии жалели его: это ведь шесть процентов от зарплаты парень теряет за бездетность! А начальница отдела кадров посылала к нему в партию на практику самых красивых студенток, но дальше скромных букетиков и посиделок наедине у костра отношения не продвигались. Или Виток разочаровывался (одна курила, другая молоток держать не умела, третья ноготочки крашеные берегла и отказывалась по кухне дежурить), или они считали нудными и даже издевательскими его требования бескорыстного и добросовестного исполнения ими должностных обязанностей, но осенью расставание было без взаимной печали, что чрезвычайно огорчало кадровичку, да и всех сочувствующих.

Пётр Зарицкий в очередной раз спрашивал:

– Чем тебе эта-то не понравилась? Смотри, довыбираешься, останутся одни мочалки старые. Размножаться-то думаешь?

Но Виток, сам удручённый тем, что ни с кем у него не вытанцовывается, отвечал:

– Женщины делятся на два типа: просто дуры и дуры с претензиями. Зачем это мне?

Пётр злился:

– А моя жена из каких?

– Ну, твоя как раз исключение. А для меня таких исключений уже и не осталось.

– Смешной ты, Витька, – остывал немного Пётр. – Это дуры как раз исключение. А вообще женщины делятся на дам, не дам и дам, но не вам.

– Ну, это старо.

– Зато всегда актуально, – смеялся Пётр. – Ничего, бабу мы тебе найдём, – заканчивал он студенческим присловьем.

В разных вариантах эти милые беседы повторялись из года в год, но Виток, хоть и жутко было ему с тоскливой безысходностью сознавать, что так и проколышется он в этом мире пустоцветом, пресекая род, и чувствовать за это вину перед всеми коленами предков, в конце концов на перспективах своей семейной жизни нарисовал крест и всё реже старался бывать в посёлке, выпрашивая себе самые дальние и длительные командировки. И что могли изменить назидания фельдшерицы, если от его желаний ничего не зависело? Ну не судьба, и всё тут.

Но вот однажды весной, накопив отпусков за три года, укатил Виток на родину, а когда вернулся, сосед его за стенкой, канавщик Валерка по прозвищу Одесса, вечно ходивший по посёлку или пьяным, или с похмелья, целых три дня был как стёклышко и непривычно тихим. И было отчего: привёз Виток с собой сразу и жену, и дочь. Валерка, который действительно был когда-то одесситом, но однажды вышел из дому за хлебом да так больше и не вернулся, после причудливых извивов судьбы осев на северах, уважал Витка за его всегдашнее дружелюбие ко всем, будь то итээровец или пролётный сезонный бич, и добросовестно старался не шуметь в комнате, прислушиваясь к новым звукам из-за стены. Там иногда рассыпался тёплым песочком женский говорок и слышалось треньканье гитары: двенадцатилетняя дочка занималась по самоучителю.

Одесса, ожидавший вертолёта на участок после недельного «выхлопа», всё-таки не выдержал тоски воздержания и перед отлётом провёл бурный вечер в тёплой компании, но постарался, чтобы мероприятие проходило не в его комнате, а у одного из корешей, в другом конце коридора. Наутро, когда Одесса с мордой, как шофёрское ведро, маялся на крылечке, находя в карманах только мелочь, Виток сам предложил ему поправиться, вынеся полстакана водки и сказав при этом:

– Даша моя велела.

Валерка – губы навыкате, руки в тряске, взгляд, как у быка на бойне, – принял снадобье всё сразу, крякнул, выдыхая, и расклешнил свою длань на Витковом плече:

– Правильная у тебя мадам! Смотри, не обижай её.

И отрулил в свою комнату – дожидаться машины на аэродром.

Виток сперва обиделся, аж слёзы проступили. Да как у Одессы и язык-то шевельнулся! Потом рассудил, что никто ведь не знает, даже не догадывается… Вот уже третий месяц Виток просыпался с чувством нереального счастья, будто попал он в сказку про какую-нибудь Василису Премудрую, где сам он хоть и Иван-царевич, но такого счастья не заслужил, просто по сюжету так положено. И всё боялся проснуться однажды и увидеть, что сказка кончилась и ждёт его одинокий серый день. Но каждый раз утром он снова удивлялся: неужели всё это мне? И Дашино дыхание, и спутанные во сне её длинные русые волосы на подушке, и брошенное на стульчик у дивана платьице Маришки, и непривычный, но сразу ставший родным уют, который непременно возникает везде, где появляется женщина… Заливаемый горячей нежностью до самой тонкой жилочки, осторожно сняв Дашину руку со своего плеча, Виток выбирался из-под одеяла и шёл умываться на речку, чтобы не греметь рукомойником. А вернувшись, долго сидел на лавочке у крыльца, пока не решал, что девчонки уже выспались и пора идти завтракать.

2

У большинства здесь нет настоящей идейной закалки, настоящей убеждённости в неизбежности светлого будущего.

«Град обречённый»

Пётр Зарицкий, хоть и строил из себя обиженного на то, что схлюздил дружок, зажал свадьбу, был рад за него.

– Глядишь, я ещё до внуков твоих доживу. Но как ты всё-таки сподобился на такой подвиг?

Они сидели на берегу речки Еловки, недалеко от посёлка, и пили пиво по случаю субботы. Пётр, высокий и широкоплечий, с кулаками размером с детскую головёнку, недавно приехал с полевого участка, где работал горным мастером. Был один из последних дней бабьего лета, когда разливается в воздухе тихое, мягкое тепло, не изнуряя знойной духотой, полной комаров, мошки и прочей кровососной публики. По берегу задумчиво и неслышно бродили осины и берёзы в просвечивающих платьях. Ближние сопки кое-где полыхали жёлто-красным пламенем переспевшей листвы, пытавшейся зажечь пожар в тёмно-зелёном кедраче. А над ними в ледяной синеве белел первым снегом голец Кирон.

– Да мы вот с таких лет с Дашей знакомы, – охотно рассказывал Виток. – У них дом напротив был, через улицу. Играли вместе, хотя она моложе на два года.