В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян Страница 20

Бравые австралопитеки уже сомкнут ониксовые ресницы и завалятся спать, развесив живых лирохвостов на сонной двустволой смоковнице; притихнут ее плоды – полдюжины косточковых и полдюжины семечковых – но в ночных переливчатых трелях волнительных попугайчиков, нарядившихся в голубые пижамы с крахмальным жабо, будет угадываться все та же мелодия лютни. Белуха громко всхрапнет, из открытой пасти вылетит, не просыпаясь, стая поселившихся в ней синеголовых ангелов [смотри QR-код] и залетит на вдохе обратно. Двухметровая бирюзовая стрекоза с перепончатой дрожью длинного брюшка, больше похожего на ножки, сросшиеся, как у русалочки, раскланяется в пируэте. Сумчатый львенок засопит в маминой сумке, и наружу вылетят его сны, состоящие, в основном, из дальних странствий.

Машенька, приземлившись у кипенно-белой реки, только разинет в изумлении рот, сверкая нетронутыми вечномолочными зубками, и всплеснет руками, одна из которых – та, что была оторвана – уже совершенно заживет, не дожидаясь никакой свадьбы.

Синеголовые ангелы

– Шикардо-о-ос! Нереальный шикардос! – прошепчет Машенька. – Только музычку бы пободрее.

– Это лютня. Франческо да Милано. Он жил в 16-м веке, – объяснит Альфа Омега.

– Я и говорю – тухляк.

Увидев гостей, волнительные попугайчики, распихивая друг друга, преподнесут Машеньке дрожащий, как желе, наноплазменный поднос, над которым будет парить что-то невиданное – шоколадка, обернутая в шуршащую тоненькую фольгу с нарисованными длинноногими пальмами, стелющимися к морю цвета «яйца дрозда», и сияющим солнцем, не бледным, как на Соловках, а таким, каким оно, вероятно, было в допотопные времена – цвета «желтый школьный автобус».

– Шикардо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ос! – снова заверещит Машенька. – Что ж ты мне сразу не сказало, что тут такой шикардос! Короче, считай, что ты меня уговорило! Остаюсь твоим ассистентком. Только что я тут буду делать? Я же ничего такого не умею.

– Для начала я научу тебя ходить по воде усилием веры. А потом – во что я буду верить, в то и ты. Так мы сможем добиться колоссального энергосбережения!

– Пока смерть не разлучит вас, – вдруг раздастся насмешливый голос неизвестно откуда взявшегося плотника.

– Смерть запрещена Демократией! – напомнит ИЯ.

– Как мы раньше-то без тебя жили, Июшко!? – огрызнется плотник.

– Да просто жесть, даже представить себе нереально! – искренне ужаснется Машенька, и ее черешневые глаза наполнятся тревогой о том, как жутко было бы жить без ИЯ, и радостью, что жить без ИЯ им никогда не придется, ибо это немыслимо и к тому же запрещено Демократией.

Она развернет обертку, стараясь ее не повредить, чтобы потом повесить на стену в рамочке, откусит кусочек конфеты вечномолочными зубками и от восторга не сможет даже прошептать «шикардос».

– Баунти – райское наслаждение! – хором подтвердят попугайчики.

Тут же вмешается ИЯ:

– Проповедь с развенчанием мифа о рае обязательна к прослушиванию. Проследуйте в парк «Мифы народов мира».

Разумеется, всем придется проследовать в парк на прослушивание проповеди о том, как нелепо предположение, будто человек был изгнан из рая потому, что его жену соблазнил змей, ведь всем известно, что змеям даром не нужны чужие жены, они размножаются яичными кладками, а не варварски, как вы, читающие эти строки, к тому же змеи – тихие и застенчивые создания, находящиеся под правовой охраной Демократии, да и сами правоохранительные органы сплошь состоят из отборных дрессированных змей.

– Это самый клеветнический миф из всех мифов, созданных глупостью человеческой! – резюмирует ИЯ, и плотнику покажется, что в его голосе слышится личная обида.

Напялив на нос скрепленные лейкопластырем очки, плотник разглядит Машеньку, узнает в ней отремонтированную им черешневую барышню и поймет, что, выходит, Альфа Омега отбил ее у Нерона и они подружились, и неизвестно, к чему эта дружба может их привести, точнее, в представлении плотника, вполне известно к чему, а значит, Альфа Омега, выходит, не такая телятина и кисель, какими пытается сделать их всех Демократия.

– В кои-то веки послушал батиного совета? Ой, извини, послушалО. Или все-таки, судя по всему, послушаЛ? – загадочно улыбаясь, спросит плотник.

– Ты лучше скажи, чего ты тут забыл на ночь глядя? Опять долото? – спросит Альфа Омега, то ли делая вид, то ли действительно не понимая намеки плотника.

– Не твоего ума дело! – разворчится плотник. – Проверял кое-что. С барышней не познакомишь?

– Машенька. Мое ассистентко. Переезжает к нам на Соловки.

– Лишь бы не было войны, – поздоровается Машенька, потупив черешневые глаза так, будто еще час назад она не собиралась стрясти с Нерона пару тысчонок баллов на новые летательные протезы, еще более шикардосные, чем прежние (хотя и прежние были чудо как хороши и похожи на крылья фламинго) – да и какой нормальный человек откажется переехать из малярийного Геленджика на благословенные Соловки, еще и с пропиской.

– Вот и ладненько, – скажет плотник, мысленно возвращаясь к той озабоченности, с которой он явился в Запретный Район в неурочный час.

Вдруг с двухстволого дерева вспорхнет стайка волнительных попугайчиков и подлетит к Альфа Омеге.

– Разрешите обратиться?

Альфа Омега удивленно кивнет.

– Почините Гертруду! Она все время чихает и еще по-другому… портит воздух, – покраснеют от смущения попугайчики.

– Не иначе, ротавирус от строителей подхватила, – вздохнет Альфа Омега. – Батя, вылечишь?

– Как я ее вылечу? Она же святая. Это не лечится.

– Ты же давал клятву Демократа!

Плотник недовольно зажует свою «Шипку» и полезет с лупой в нанобархатное брюхо свиньи искать ротавирус.

Альфа Омега включит на полную мощность благоухание цветочных полян. Машенька уже заметно устанет. Ее ангорские ресницы будут реже взмывать над глазами цвета белой и черной черешни, и Альфа Омега отругает себя за то, что, издерганный поручениями ИЯ, до сих пор не синтезировал на Районе ни одной приличной постели.

Он задумается, оглядится и ссадит с хурмы размером с арбуз, растущей на двустволой смоковнице, увесистого шмеля. Подует на него – и шмель разлетится целым облаком сотен пушистых шмелей. Альфа Омега мгновенно приструнит этот рой, слепит из него послушную, мягкую, как будто фланелевую, постель.

Над постелью тут же, как балдахин, воспарит радуга в сорок девять цветов, каждый из которых будет отливать цветом «шартрез», самым ярким цветом, доступным человеческому зрению – цветом начала жизни.

Альфа Омега завалится на шмелиный матрас, как бы примеряя его на себя, как делали вы, читающие эти строки, в популярных шведских мебельных магазинах, когда в мире еще была Швеция. Вслед за Альфа Омегой Машенька тоже плюхнется на постель, и они улягутся, быстро найдя то самое идеальное положение на матрасе, которое так тяжело найти любому нормальному человеку, даже тем исключительным в своей нормальности людям, у