Сад, пепел - Данило Киш Страница 20

- Категория: Проза / Русская классическая проза
- Автор: Данило Киш
- Страниц: 45
- Добавлено: 2023-03-07 21:00:30
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту pbn.book@yandex.ru для удаления материала
Сад, пепел - Данило Киш краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Сад, пепел - Данило Киш» бесплатно полную версию:В романе «Сад, пепел» (1965) сербский писатель Данило Киш (1935–1989) в свойственной ему лирической манере описывает столкновение хрупкого мира детства (сад) со смертью (пепел). Тематически это история одной семьи, которую рассказывает маленький мальчик, Андреас Сам, alter ego автора. Война, погромы, желтая звезда Давида врываются в сад детства, и в печах Освенцима навсегда исчезает отец (пепел), оставив сыну душевную боль и память о своей непрожитой жизни.
Сад, пепел - Данило Киш читать онлайн бесплатно
А Концом я называю просто свое эсхатологическое убеждение, что наступает мой конец всего, потому что теперь я наделяю себя последней ролью, ролью первенца (хотя Анна, сестра, старше меня), первенца, которого убьет Божий ангел-убийца, потому что мне очень нравится погибнуть от руки ангела, и я погибаю, как мученик за человечество, как жертва жертв, десятикратной смертью, потому что моим фантазиям наиболее симпатична (все-таки) такая смерть, потому что это свидетельство моего упрямства, моей силы и настойчивости, такая смерть удовлетворяет мою жажду познания (действительно, бесполезного) и в смерти. Но дадим, наконец, слово Книге, и пусть воплотится Слово: «Моисей и Аарон вновь предстали перед фараоном. Но безуспешно превращали они палку в змею, чтобы доказать божественное происхождение своей миссии, фараон все равно их не послушал. Тогда Бог наказывает Египет десятью казнями египетскими: 1. Вода Нила превращается в кровь; 2. Жабы покрывают собой все, и дома тоже; 3. Стаи мошкары и 4. Ядовитые мухи истязают людей и животных; 5. Падеж скота; 6. Язвы мучают людей и животных; 7. Кровавый град побивает посевы; 8. Полчища саранчи уничтожают оставшийся урожай; 9. Глубокая тьма опускается на Египет на три дня; 10. В полночь пролетел по небу Божий ангел-убийца и поразил всех первенцев. Тогда поднялся повсюду страшный плач и причитания, потому что не было дома, где не было бы мертвеца».
Не будем пересказывать печальные последствия этой божественной комедии, начатой ребячливой, внешне незначительной интригой. Удовлетворимся главными.
Под предлогом и гнусным подозрением, что я присвоил принадлежащие Юлии акварельные краски, чем хотели только скомпрометировать нашу любовную связь, в один прекрасный день ее родители попросили меня больше их не посещать. «Никто, кроме тебя, молодой господин, за последние дни не приходил, — сказал мне господин Сабо, — а эти краски лежали вот здесь, и никто к ним не прикасался». Мои клятвы и красноречивая защита не могли его поколебать. На грани истерического плача я заявляю, что буду добиваться справедливости, вплоть до самого Господа Бога, разоблачу бессовестных сплетников, которые за этим стоят, и заставлю их признаться. Им не уйти от заслуженного наказания.
Но это только начало всех обрушившихся на меня несчастий. Сестра получает анонимное письмо, в котором излагаются подробности нашей связи с ошеломляющими преувеличениями (в чем я узнаю, несмотря на измененный почерк, больные фантазии Лацики Тота). Эта гнусная анонимка содержит и угрозу, что меня, если я не откажусь от Юлии, убьют из засады, что в нормальных условиях у меня вызвало бы смех, потому что Лаци Тот — это воплощение трусости. Напутанная угрозой, Анна показывает письмо матери, которую оно повергает в глубокое отчаяние, от страха за мою жизнь, но она тронута моей порочностью. Разумеется, мое признание, помимо желания облегчить душу, ограничивается следующим (что можно назвать ложью): мы с Юлией прятались в сенном сарае господина Сабо. Это все. Прочее же — болезненные выдумки ревнивого воображения. Да, я клянусь ее жизнью, жизнью своей матери, что наша связь ни на миллиметр не выходила за рамки дозволенного и пристойного… Мама, хотя и в сомнениях, обещает мне, что ничего не скажет об этом деле отцу, который тогда впал в свою тихую предвесеннюю депрессию…
Золотая пыль времени начинает медленно покрывать и это событие. Акварель Юлии появляется в свете дня из кармана фартука, где до сих пор дремала, как множество шаблонов для пуговиц, как разноцветные печати, скрепившие мой обвинительный акт, в соприкосновении со светом они растрескались сами по себе, освободив меня от подозрений…
В День Всех Святых Юлия принимает в часовне первое причастие, очищенная от греха, словно только что вышедшая из теплой купели, покидает часовню, одетая в белое, с маленьким, отделанным перламутром молитвенником в руках, с косами, уложенными на темени, с румянцем на щеках от постыдного признания, только что сделанного его преподобию. Рассказала ли она ему обо всей цепочке событий, о коварстве моих манипуляций и о своем участии во всем? Назвала ли она ему имя соблазнителя?
Исключительно чувствительный к декору и мизансценам церковных обрядов, к звуку колоколов и аромату ладана, я преклонил колена, вместе с остальными мальчиками, на пороге рая, и, уравнявшись с ними на мгновение, хотя бы иллюзорно, но все-таки отделенный от них, помеченный клеймом, обжигающим мое чело, потому что эту последнюю грань — от коленопреклонения до евхаристии, — я никогда не смогу преодолеть, а и до этого момента я добрался только милостью его преподобия, разрешившего мне присутствовать при священном обряде конфирмации, когда наш класс, как стадо паршивых овец, должен был войти в Божий хамам, чтобы вскоре выйти оттуда омытым и белым, оставив за собой нагромождение грехов, как вонючий навоз. Я сижу, сломленный тяжким грузом своих прегрешений, стою на коленях на холодном бетоне, как мученик, как паршивая овца, а на эту мою, запаршивевшую от грехов душу, по капле изливается медный купорос греха зависти, которую я испытываю к своим товарищам, выходящим из ризницы с просветленными лицами, с сияющими и свежими щеками, кал после пургарола.[30] Только торжественность момента удерживает меня от того, чтобы не зарыдать в голос и не превратить свое отчаяние в публичную исповедь на глазах всех прихожан, на глазах у моих школьных товарищей и их родителей, чтобы этим привлечь к себе внимание и вызвать сочувствие, придать себе особую важность, но одновременно не осмеливаюсь обнаружить свою паршивость, и так бросающуюся в глаза.
Проливаются каплями торжественные слова литургии с Ad Deum до Gloria Tibi своим божественным, непонятным латинским; они прерываются плотной тишиной пауз в две четверти, как белизна пробелов между абзацами, проливаются каплями возвышенные слова, сопровождаемые синкопами серебряного колокольчика в руках министрантов, ведется святой диалог — Kyrie eleison, Christe eleison, — как божественные рифмы к человеческим словам. А я стою на коленях, на полу перед церковным ковчегом, до головокружения одурманенный запахом ладана, что на этом всеобщем пиршестве духа вызывает в памяти покой хвойных лесов, аромат сосен и смолы, и лицом ко мне, над ковчегом, высоко, над трепещущими потрескивающими свечами, пестрым
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.