Шура. Париж 1924 – 1926 - Нермин Безмен Страница 20

вдовой пятидесяти лет, так как родители полагали, что вдали от большевистских погромов она будет в безопасности. Конечно, расставание далось им нелегко. Разве оно может быть легким? Прощаясь с детьми, Екатерина Николаевна оставляла с каждым из них частичку своего сердца и своей души – будто чувствовала, что никогда больше не увидится с ними. И пока она вновь не обнимет сыновей и дочерей, душа и сердце не обретут покоя. Она даже думать не хотела о том, что за последние годы новый новая жизнь забрала у нее и тех близких, что остались с ней. Что бы они ни пережили, это их правда, их реальность, и у них нет сил что-либо изменить. Женщина понимала: у них нет выбора, и нужно сдаться, подчиниться, продолжить жить так, как велит система. Если бы она была одна, то, возможно, попыталась бы найти своих детей. Скорее всего, ее убьют по дороге или сошлют в ссылку, но тогда она хотя бы умрет с осознанием того, что попыталась найти тех, кого когда-то потеряла.

Провожая Тиночку на поезд до Екатеринодара, она сказала дочери, что, несмотря на все мольбы, не хочет покидать родной дом, в котором прожила с мужем столько счастливых лет, родила и воспитала ее и Шурочку, и надеется встретить смерть именно там. Но теперь… много лет прошло, и по мере того как усиливалась ее тоска по детям, Екатерина Николаевна понимала – ее безмерно терзают и мучают воспоминания. Она помнила их лица, их смех, их объятия и осознавала – вот он, истинный смысл ее жизни. Да, быть со своими детьми куда важнее, нежели защищать дом, в котором они росли. Тот дом она защитить не смогла. Ни дом, ни то, что в нем находилось. Теперь она была очень далеко от дома, который хранил в себе столько воспоминаний и который в пух и прах разорили большевики. Ее изгнали из ее дома, из ее воспоминаний. Все, что она успела взять с собой, – несколько фотографий и пару памятных вещиц, спрятанных в маленькой сумочке. С ней только старшая дочь Нина да внучка Катя. Больше из прошлого у нее не осталось ничего. Слава богу, когда уезжали Тина и Шура, они увезли с собой несколько семейных альбомов и пару безделушек. Теперь самой большой ценностью для нее были дочь и внучка – единственное, что осталось у нее после долгих изматывающих лет вдали от дома. И только ради них она была готова бороться за жизнь.

Хотя Нине уже исполнилось тридцать два, она плохо справлялась с жизненными трудностями. Старшая дочь Екатерины Николаевны была хорошенькой, как ангелочек, очень спокойной, чувствительной и наивной. Тонкая душевная натура не позволяла ей устроиться на черную работу, однако она помогала матери по дому и присматривала за маленькой Катюшей.

Катя росла единственным ребенком в аристократической семье, и ее воспитывали в ненависти к коммунизму, называя его врагом царской России. Екатерина Николаевна переживала за внучку гораздо сильнее, чем за дочь. Вообще, ее поражало то, что система оставила их в покое. Маленьких детей «врагов режима», буржуазии и аристократов, часто отдавали в приюты, ведь их родителей либо убивали, либо арестовывали. Возможно, будь дома кто-то из мужчин, когда к ним явились большевики, Катю постигла бы та же участь. Однако вдовство Екатерины Николаевны, жившей с дочерью и внучкой, являлось самым большим ее преимуществом. Именно благодаря этому они все еще оставались в живых. Однако благородная фамилия и пребывание почти всех детей за границей делали ее мишенью для пристального наблюдения властей. Женщина не знала, что случилось с ее детьми. Разумеется, у нее на примете были люди, которым можно было написать и спросить, но она понимала, насколько это опасно. Каждый шаг, который она могла предпринять для того, чтобы найти детей, и любая попытка выйти с ними на связь ставили под угрозу их всех. Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь из знакомых или даже случайных прохожих не забирали из дома, с работы, с улицы. Большинство из них исчезало бесследно. Коммунизм неустанно наказывал женщин, мужчин, молодых и стариков за любое неосторожно брошенное слово. Екатерина Николаевна, как и все остальные, жила в постоянном страхе. Именно поэтому она не пыталась исправить то, чему учили Катю в школе, не пыталась рассказать ей правду, а лишь молчала, едва сдерживая слезы. Но сейчас они хотя бы жили в Петербурге (им до сих пор сложно давалось новое имя города – Петроград), в полутора комнатах большой квартиры. Половина их жизни проходила в очередях: они больше не могли питаться и одеваться так, как привыкли. Пытки, изгнание, тюрьма и смерть пугали их, и в этом страхе они считали каждый день подарком от коммунизма. Екатерина Николаевна ненавидела это чувство, но ей приходилось жить с ним.

Убедившись в том, что внучка заснула крепким сном, она медленно встала с кровати, взяла свои вещи и вышла к Нине.

– Пригляди за Катей, мне пора. – Она поцеловала дочь в щеку. – Кажется, у нее будет тяжелый день. Она снова видела во сне родителей.

Нина ласково взяла мать за руку и улыбнулась ей.

– Не волнуйся, мамочка, я уже иду к ней.

– До свидания, дорогая. Я опаздываю. Не будем утруждать Дарью Ивановну.

– Дарья Ивановна… – съязвила Нина. – В стране больше нет императора, а она все еще считает себя принцессой.

Мать наскоро поцеловала руку Нины и жестом повелела ей замолчать. Впрочем, слова дочери и вправду показались ей смешными.

Когда Нина вошла в комнату, где спала ее племянница, Екатерина Николаевна направилась к выходу. Проходя мимо одной из комнат, она, едва сдерживая отвращение, поздоровалась с толстой угрюмой женщиной, стоявшей у двери. Она старалась избегать встреч не только с ней. В красивых домах Санкт-Петербурга теперь обитали такие же наглые и грубые люди, как эта женщина. Хозяйка дома, Дарья Ивановна, после долгих убеждений и немалых вложений смогла оставить себе спальню и кабинет как личное жилое помещение, а остальные комнаты, как и все остальные домовладельцы, была вынуждена отдать в пользование новоявленным «товарищам».

Дарья Ивановна, происходившая из очень богатой аристократической семьи, на самом деле была старой подругой