Кто в тереме живёт - Тамара Петровна Москалёва Страница 2

А на ограду всё так же таращатся прежние госпитальные окна, и тот же садик на сквозняке трясёт сиреневой верхушкой… А вон и помойка с уборной на сто… голов! Вот трудяга! Сколько котят-утопленников из неё было спасено местной ребятнёй, ого! А сколько кукольных младенцев из вонючей жижи выловлено дворничихой-тётей Фросей! Царство всем небесное… Говорили бабьи языки, что окрестные девчата с госпитальными солдатиками-де грешили, а потом детишек-то в речку да в уборную и выбрасывали. О-хо-хо…

А вот и флигель! Живёхонек! В этом флигеле у помойки квартировал жиденький бесноватый Аркашка, вечно пьяный одноглазый мужичонка, герой Отечественной войны. Был он в непременной кепке, в военном френчике на голое тело и в штанах-галифе. Да ещё в галошах на босу ногу. Жил он с мощной женой – Физой, выпивохой с дряблыми сизыми щеками, и дочкой – чешуйчатой Галькой. Дочку героеву взрослые за глаза называли «жертвой аборта». Сама Галька, неистово расчёсывая шелуху на морщинистых руках, с удовольствием расписывала мелюзге, как её вытравливала мамка, потому что нагуляла, пока папка бил фашистов…

«Ты на кого? На героя? – кричал вечерами во дворе Аркашка на очередного «обидчика», – да ты знаешь, что я танки… вот этими руками?!..» – герой наступал, размахивая наганом. Он задыхался, яростно пинал воздух, галоши разлетались в разные стороны, нередко попадая «обидчику» в лоб. Лицо Аркадия с чёрной повязкой мертвело, тощая шея наливалась синими жилами. Маленькая голова тряслась… Геройская звездочка на френчике жалко поблёскивала, а кепчонка слетала с плешивого затылка на грязную землю. Ежедневный спектакль в исполнении смутьяна был всем давно знаком, и соседи-зрители привычно предупреждали: «Ну, Аркашка, берегись! Щас твоя Физка как выскочит, как выпрыгнет, и будешь ты углы считать!» И, правда, на крик мужа выходила жена-Физа в своём замызганном халате, который она, похоже, никогда не снимала.

– Аркадий, а ну не ори тута! – глухо шлёпала она толстыми губами, – Никто тя не испугался! Давай наган сюда!

Физа, уцепив мужа за шкирку, вытряхивала из него наган. Она прятала оружие в большой карман своего халата и уходила домой. Казнимый Аркадием сосед, под шумок, сбегал от греха подальше. Аркадий же, сгорбившись и тяжело дыша, садился на дворовую скамейку и, обхватив голову руками, качался взад-вперед и, бормоча что-то невнятное, приходил в себя. Между тем, незаметно опускался вечер, мужики высыпали на улицу, играли в домино, женщины собирались на посиделки, а «Жертва аборта» вытаскивала патефон на подоконник, и начинались танцы – пыль столбом! Тут и Жорик со своею гармошкой, а с ним и Алька, мечтающая стать певицей. (О них рассказ впереди) «Не уходи, тебя я умоляю!..» – упрашивал из патефона дворовую молодёжь сладкоголосый Вадим Козинцев. И не уходили до утренних петухов. А по утрам свою песню затевала уже дворничиха – тётка Фрося, которая не успевала после танцующих каблуков засыпать колдобины! Костерила плясунов – на чём свет стоял: «Скут и крутют ногами, будто скипидару им всем в задницы-то понадули!» Но дворничиху никто не слушал, и вечерами вот на этом столбе снова загорался фонарь. И всем было весело! Да, было… было… в другой жизни.

Тётя Катя

Надя поднялась по гранитному крыльцу, открыла парадную. Деревянные ступеньки, старчески кряхтя, привели в длинный тёмный коридор. По обе стороны – высокие двери, а за ними – комнаты с высокими потолками. Там когда-то обитали они, коммунальная шантрапа. Много их было. Вот здесь: «шалупонь деревенская» – Сашка с тёткой Хроней. А здесь жил Виталька с инвалидом-отцом и матерью, а тут жила «сопливая» Людка, напротив: дверь в дверь – затейщик-Борька…

Студёными зимними вечерами собирались они, ребятишки, в этом тёмном коридоре, и сосед Борька рассказывал всякие истории, которых знал множество.

– Борис! Марш за уроки! – на самом интересном месте слышался приказ Борькиной мачехи. Мальчик покорно плёлся домой. Ребятня недовольно расходилась по комнатам.

Борька жил с отцом-пожарником, строгой мачехой – Еленой и её начитанной родительницей – Верой Анатольевной, которую соседи окрестили «премудрой кошачницей». Вера Анатольевна была похожа на беленькую мышку-аристократку с прозрачными глазами и с личиком законсервированной театральной актрисы, на которое приклеилась маска вечной брезгливости. «Боже, какой кошмар!» – подняв пальчики к виску по любому поводу раздражённо восклицала Вера Анатольевна. Она носила чистенькие платьица и фартучек с рюшечками, перешитые из выброшенного на свалку барахла. Седую, остриженную скобочкой голову Веры Анатольевны обтягивала бледно-розовая фильдеперсовая шапочка, которая до мусорного ящика верой и правдой служила чулком неизвестной моднице. Никого на свете Вера Анатольевна не любила, кроме кошек. Отовсюду приносила больных, слепых, плешивых. Выхаживала. Наверное, немало благодарных мяуканий принесли ей и спасённые котята – бывшие утопленники дворовой уборной. В поисках еды для них старушка пропадала на местных помойках. Раз в месяц она устраивала своим любимицам пир: всю скудную пенсию расходовала на рыбку, колбаску. В голодные послевоенные годы эти траты казались ненормальными.

– Ну это надо же, а?! Тут людям исть нечего, а ты пенсию кошкам скармливать! Да вона Борьке лучи купи пожрать чего! – не вытерпев, однажды в сердцах высказала Вере Анатольевне дворничиха-Фрося.

Борькина семья обитала в одной комнатухе, перегороженной ширмой. А кошек у Веры Анатольевны было штук семнадцать! Соседи поражались: «И чего только Михаил терпит? Давно бы уж выпер из дому эту приду-рошную со своим зверинцем!»

Михаил – это Борькин отец. Мужик суровый, он, до поры до времени, не возмущался. Но однажды его терпению всё же пришёл конец. Сказал жене: «Или я, или кошки!» Дал срок. «Боже, как можно так издеваться над бедными существами! – хваталась за сердце Вера Анатольевна. – Выгнать на улицу! Это же кошмар какой-то!» Долго бегала пенсионерка с кисками по знакомым и незнакомым. Но беготня увенчалась успехом – пристроила-таки Вера Анатольевна мяукающую ораву. Себе оставила котёнка.

А вот и Надина девятиметровка с зелёными крашеными стенами. Она когда-то служила купцам кабинетом. Мрачная, с огромным окном на террасу. Круглая печь в чёрном кожухе подпирала высоченный потолок. Тут кучей-малой гнездились вшестером: Надя, братишки, отец-инвалид войны, мама да бабушка-Лида – «бабуся», как называли её дети. Те же старинные двери, красивая ручка. Позвонила… В ожидании замерла душа… Молчание. Постучала… Тишина… Постояла… Не открывают, видимо, никого нет. Ну, нет так нет… Жаль, конечно.

Другая дверь. Волнуясь, тронула звонок… За дверью послышались кашель и лёгкое ворчание: «Каво ещё там принесло?..» Открыла толстая женщина преклонных лет с изношенным лицом и бесцветными глазами. На приветствие кивнула, пригласила войти. Надя объяснила,