Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 2

Я потерла шишку на виске.

— Бедная ты моя, — вздохнул отец.

— Я была в саду, — вспомнила я. — Или нет?

— Все с тобой в порядке, все хорошо, — заверил он.

— Так почему я здесь?

— Я тебя сюда перенес. На, попей.

— Ничего не помню.

Я глотнула воды и ощутила на языке привкус крови.

Однажды в детстве я спрятала во рту монетку, чтоб не отобрали, — вот что напомнил вкус.

— Я думала, таблетки меня вылечили, — вздохнула я. — Думала, переросла.

— Сходим опять к доктору Котари. Что-нибудь да подберем, путем проб и ошибок.

— Как это?

— Может, придется снова таблетки попить.

— Нет, от них у меня трясучка и во рту пересыхает. Может, подождем?

— Может быть, он другие пропишет — и все будет хорошо.

— Все же было хорошо. Я думала, мне таблетки уже не нужны.

— Прости, родная. — Он плеснул себе еще.

Я спросила сдавленным шепотом:

— А вдруг это случится в школе?

— Миссис Прайс за тобой присмотрит.

— Станут думать, что я урод какой-то.

— Миссис Прайс этого не допустит.

Я помолчала, потом спросила:

— Может, подождем?

Отец со вздохом кивнул.

— Но еще один приступ — и идем к доктору Котари. А то, чего доброго, упадешь и расшибешься. А это нельзя, ни в коем случае.

Остаток того дня помню смутно — зачастую после приступа целые часы выпадали из памяти, — но вот что запомнилось надолго: я смотрю “Лодку любви”, положив голову отцу на колени. Под песню в начале капитан Стюбинг глядит в бинокль, бармен Айзек украшает фруктами бокал, а Джули, директор круиза, улыбается на фоне моста Харбор-Бридж в Сиднее, потому что собралась замуж за австралийца, чей акцент на австралийский совсем не похож, и потом он ее бросит у алтаря, потому что неизлечимо болен, а ее слишком сильно любит. А Вики, дочь капитана, со стрижкой точь-в-точь как у меня, стоит на палубе в матроске, и за ее спиной синеет океан. Вики живет на корабле и успела побывать и в Пуэрто-Вальярта, и в Акапулько, и в Масатлане — интересно, как это, жить сразу везде — и нигде?

— Где они? — спросила я.

— Что? — не понял отец.

— Где плывут, в какой они стране?

— Гм...

— А если в круизе кто-нибудь умрет? Что тогда?

— Это же “Лодка любви”, здесь не умирают.

— А в жизни?

— Капитан имеет право хоронить людей в море, — объяснил отец. — Он может заключать браки и хоронить.

— Но в море не выроешь яму, — удивилась я. Не шевельнуться, вся отяжелела.

— Все равно говорят “хоронить”.

Я знала, что Вики на самом деле намного старше; если смотреть титры в конце и вглядеться в мелкие римские цифры, то станет ясно, что в Новой Зеландии показывают давно прошедший сезон — мы отстали на годы.

Когда пассажиры поднимались на борт, отец ласково трепал меня за ухо, и мне казалось, будто в ухе шумит море.

Глава 3

Наутро мне по-прежнему было нехорошо: голова тяжелая, ноги словно увязли в болоте. Отец разрешил мне остаться дома, но я рвалась в школу, ведь миссис Прайс нам обещала сюрприз и тест, но такой, к которому заранее не подготовишься. Я прихватила свою “счастливую” ручку. Мне привезла ее мама с острова Южного, куда она ездила на пароме незадолго до того, как ей поставили диагноз. Это тебе на память, сказала она и показала крохотный кораблик в корпусе ручки, если ее наклонить, кораблик плывет по зеленым волнам пролива в открытый океан. Я эту ручку берегла, чтобы чернила подольше не кончались, но контрольные всегда писала ею. Мне казалось, она приносит удачу. Ручка-талисман.

— Как думаешь, что за сюрприз? — шепотом спросила я Эми, свою лучшую подругу, когда мы садились за парты.

— Что-то вкусное? — предположила Эми. — Опять домашняя ванильная помадка?

Помадку миссис Прайс уже приносила в класс, в самом начале учебного года. И обещала принести еще, если будем хорошо себя вести — все хорошее вознаграждается. И все в тот день сидели за партами прямо, и слушали, и кивали, и не выкрикивали с места — не ради награды, а чтобы сделать ей приятное. И в городе, и в школе Святого Михаила она появилась недавно и была моложе наших родителей и красивее наших мам, носивших широкие коричневые брюки и прозрачные дождевики. Она смотрела на нас по-особому, с любовью, будто ей не терпится услышать, что мы скажем. Положит тебе руку на плечо, как подруга, наклонится поближе и слушает. Она смеялась, когда мы хотели ее рассмешить, находила для нас добрые слова в нужную минуту. Говорила, какие мы молодцы, как нестандартно мыслим. Придешь в школу с новой стрижкой и не знаешь, к лицу ли тебе, а она встанет, подбоченясь, и скажет: “Смотрите, Дэвид Боуи!” или “Кристи Бринкли обзавидуется!” Попросит одного-двух отцов прийти в субботу починить расшатанные парты и стулья — явятся человек десять с молотками и дрелями. Говорили, что ее муж и дочь погибли в автокатастрофе, но никто не знал точно, когда и как и была ли она с ними в машине, а спрашивать не хотели. По утрам она приезжала в школу на белом “корвете” — руль не с той стороны, на американский лад, ни заднего сиденья, ни багажника — как же она возила продукты из магазина? А может, продукты ей доставляли, как героям сериалов, или она обедала во французских ресторанах, где зеркала от пола до потолка, а в них мерцают огоньки свечей? На запястьях у нее позвякивали стеклянные браслеты, а волосы были светлые, волнистые и длинная челка, как у Ребекки Де Морней в фильме “Рискованный бизнес”, который нам смотреть запрещали, потому что он совсем не для детей. На шее она носила золотое распятие с крохотной фигуркой Христа, истощенного, в терновом венце.

Подняв крышку парты, я убрала тетради. В начале учебного года я сделала для них обложки из остатков обоев: полосатые из моей спальни — для закона Божьего, математики, обществознания, природоведения; с фуксиями из столовой — для английского языка и литературы. Обои выбирала мама, в самом начале болезни, пришпиливала к стенам образцы и рассматривала в разное время суток, при разном освещении. Хочу, чтобы дом был идеальным, говорила она. Я тогда не понимала.

Проверила еще раз, лежит ли в пенале с мишками моя “счастливая” ручка.

— Что это у тебя? — спросила Мелисса Найт с соседней парты.

Я показала ей ручку, наклонила, чтобы кораблик поплыл.

— Можно?

Я нехотя протянула ей ручку.

— Осторожней, — предупредила. — Она очень ценная.

У Мелиссы длинные медовые волосы, в ушах сережки, а дома бассейн, и сколько бы мы с Эми ни копировали ее походку и смех, все равно нам не стать такими, как она. Однажды на большой перемене мы отстегнули лямки школьных сарафанов, подвернули форменные блузки и завязали узлом на животе, как Мелисса. Паула де Фриз заметила и что-то шепнула Мелиссе на ухо, но Мелиссе было все равно, она хоть и симпатичная, и с сережками, но не вредина.

Миссис Прайс, стоя перед классом, ждала, когда мы угомонимся. Мелисса вернула ручку.

— Сегодня, люди, — начала миссис Прайс (она называла нас “люди”, а не “дети”, и это придавало нам взрослости), — мы изучаем строение глаза.

Она