Привет, красавица - Энн Наполитано Страница 2

обводи соперника». Вдобавок Уильям работал над пасом, чтобы снабжать центрового ассистом. Он хотел сохранить свое место в парковой команде и понимал, что полезные передачи обеспечат ему репутацию ценного игрока. Он умел поставить заслон, обеспечив шутеру[3] возможность его фирменного броска. После удачного матча партнеры хлопали Уильяма по плечу и предлагали всегда играть за них. Подобное одобрение приглушало его затаенный страх, он знал, что ему делать на баскетбольной площадке.

Старшеклассником Уильям был уже достаточно хорош для школьной команды. Ростом пять футов восемь дюймов, он играл на позиции разыгрывающего. Усердные тренировки в заклеенных очках дали результат: Уильям определенно был лучшим дриблером в команде и неплохо бросал со средней дистанции. Своим ведением мяча он обеспечивал нападающим проход к щиту противника. Пасовал он неизменно точно, и партнеры признавали, что присутствие Уильяма на площадке гарантирует успешную игру. В команде он был единственным девятиклассником, и старшие товарищи никогда не приглашали его попить пивка в доме кого-нибудь из игроков, чьи родители на подобное смотрели сквозь пальцы. Уильям ошеломил своих партнеров и вообще всех, когда после десятого класса за лето вырос на пять дюймов. Казалось, тело его, начав расти, уже не может остановиться, и к окончанию школы он вымахал до шести футов семи дюймов. Организм не поспевал за темпами роста, и потому Уильям был невероятно тощ. Когда по утрам он, пошатываясь, входил в кухню, мать смотрела на него испуганно; она постоянно заставляла его что-нибудь съесть, поскольку отвечала за питание сына и полагала, что его худоба выставляет ее в дурном свете. От случая к случаю родители приходили на баскетбольные матчи и чинно сидели на трибуне, глядя на абсолютно незнакомых игроков.

Их не было на той игре, когда Уильям ринулся подобрать отскок и, нарвавшись на мощный блок, взлетел в воздух. В падении он изогнулся, неловко приземлившись на правое колено. Сустав принял вес всего тела. Раздался хруст, в глазах поплыл туман. Тренер, у которого было всего два регистра — ор и бурчанье, рявкнул Уильяму в ухо: «Ты в порядке, Уотерс?» Обычно в ответ на его вопль или ворчание Уильям, не обладавший достаточной верой в себя, вместо утверждения прибегал к вопросительной форме. Сейчас же он откашлялся и сквозь густую вуаль тумана, пропитанного исходящей из колена болью, выговорил «нет».

Трещина в коленной чашке означала, что Уильям пропустит последние семь учебных недель в одиннадцатом классе. С загипсованной ногой ему предстояли два месяца на костылях. То есть впервые с пятилетнего возраста он не мог играть в баскетбол. В своей комнате Уильям, сидя за письменным столом, бросал шарики скомканной бумаги в мусорную корзину у дальней стены. Туман в голове так и не рассеялся, противное ощущение холодной испарины тоже осталось. Врач сказал, что к следующему учебному году Уильям восстановится полностью и сможет играть, однако неотвязный страх не пропал. Время тянулось нескончаемо. Казалось, Уильям навеки закован в гипс, пригвожден к стулу, заточен в доме. Возникла мысль о невозможности дальнейшего пребывания в этой поломанной оболочке. Вспомнилась сестра Каролина, ее смерть. Уильям думал об ее уходе, которого не понимал, и, глядя на минутную стрелку, еле-еле переползавшую с одного деления на другое, хотел и сам умереть. Вне баскетбольной площадки от него никакого проку. Никто о нем не затоскует. Если он сгинет, покажется, что его не было вовсе. Каролину не вспоминают, и о нем тоже забудут. Лишь после того, как с Уильяма сняли гипс и он вновь смог бегать и бросать по кольцу, туман растаял, а мысли об исчезновении заглохли.

Перспективный баскетболист с приличным школьным аттестатом, Уильям получил изрядно приглашений от колледжей, команды которых играли в Первом студенческом дивизионе. Посулы стипендии и гарантия места в составе игроков весьма радовали, поскольку родители даже не обмолвились о готовности оплатить высшее образование сына. Уильям мечтал покинуть Бостон, от которого пока что отъезжал не дальше девяноста миль, но зной болотного Юга его пугал, и потому он принял предложение Среднезападного университета в Чикаго. В конце августа 1978 года Уильям, прощаясь на вокзале, поцеловал мать и пожал руку отцу. В тот момент его посетило странное чувство, что он, наверное, больше никогда не увидит родителей, у которых, похоже, был всего один ребенок, и звали его не Уильям.

В колледже Уильям, записываясь на лекции, отдавал предпочтение историческим наукам. Он ощущал зияющие пробелы в своем знании того, как устроен мир, а история, казалось, на все имела ответ. Уильям ценил ее способность взглянуть на разрозненные факты и создать схему: если происходит это, получается вот что. Ничто не бывает абсолютно случайным, и, стало быть, можно прочертить линию от убийства австрийского эрцгерцога к Первой мировой войне. Университетская жизнь была непредсказуемо нова, и Уильям пытался не утратить самообладания, когда в шумном коридоре общаги оголтелые студенты приветствовали его возгласом «Дай пять!». Он распределял свое время между занятиями в библиотеке, тренировками на баскетбольной площадке и посещением лекций в аудиториях, зная, что нужно делать в каждом из этих мест. Юркнув на скамью лекционного зала, он раскрывал тетрадь и чувствовал неимоверное облегчение, когда преподаватель начинал говорить.

На занятиях Уильям редко обращал внимание на других студентов, но Джулия Падавано выделялась среди участников семинара по европейской истории, ибо, разгорячившись, изводила вопросами профессора, пожилого англичанина с огромным носовым платком, зажатым в кулаке. Отбросив с пылающего лица длинные кудрявые волосы, девушка выдавала что-нибудь вроде «Во всем этом меня интересует роль Клементины[4]. Верно ли, что она была главным советником Черчилля?» или «Профессор, не объясните ли систему военных кодов? В смысле, как она работает? Хорошо бы привести конкретный пример».

Уильям никогда не выступал на семинарах и не обращался к преподавателям за консультацией. Он считал долгом всякого студента держать рот на замке и впитывать как можно больше знаний. Реплики кудрявой студентки порой казались ему интересными, но он разделял мнение профессора, что ее постоянные встревания попросту невежливы. В благоговейной тишине аудитории преподаватель усердно ткал словесный ковер мудрости, а эта девчонка постоянно дырявила эту ткань, словно не желала признавать ее существование.

Уильям оторопел, когда однажды после занятий она вдруг подошла к нему.

— Привет. Меня зовут Джулия.

— Я Уильям. Привет. — Пришлось откашляться, поскольку он заговорил впервые за день.

Большие глаза ее смотрели на него в упор. Солнечный свет золотил пряди в каштановых волосах. Она казалась освещенной снаружи и изнутри.

— Почему ты такой высокий?

Уильям привык к замечаниям о своем росте, он знал, что его удивительная долговязость вызывает желание как-нибудь ее прокомментировать,