Симметрия желаний - Эшколь Нево Страница 2

десятую годовщину нашего первого посещения тамошнего аквапарка, или подбивал принять участие в конкурсе караоке и исполнить а капелла одну из песен «Битлз». «Почему „Битлз“?» – удивился Черчилль, и по его тону нетрудно было догадаться, что он думает об этой инициативе. «А почему бы и нет? – возразил Амихай. – Их четверо, и нас четверо», – но по его тону было ясно: он уже понял, что это предложение, как и все предыдущие, имеет нулевые шансы быть принятым. Вообще в нашей компании ничего не предпринималось без одобрения Черчилля. Когда он разбивал в прах чьи-то аргументы, то делал это так небрежно и безжалостно, что сразу хотелось пожалеть адвокатов, против которых он выступал в суде. Кстати, именно Черчилль сколотил нас в компашку в средней школе. То есть не то чтобы сколотил, скорее, мы сами сбились вокруг него, как заблудшие овцы. Каждая черта его сияющего лица, даже развязавшийся шнурок кроссовки, даже походка – все создавало впечатление, что он точно знает, что хорошо, а что плохо. Что у него есть некий внутренний компас, подсказывающий ему верное направление. В те годы мы все, разумеется, изображали уверенность в себе, но только Черчилль и правда был наделен ею в полной мере. Девчонки, когда он проходил мимо, принимались накручивать на палец волосы, хоть он вовсе не был киношным красавцем, ну а мы дружно, как коммунисты, проголосовали за него на выборах капитана классной футбольной команды, хотя среди нас были игроки и получше. Именно в команде мы и прозвали его Черчиллем. Перед полуфиналом, в котором мы играли против старшеклассников, он собрал нас и толкнул зажигательную речь. Все, что мы можем им противопоставить, сказал он, – это кровь, пот и слезы. Когда он договорил, мы почти плакали, а потом, на поле, просто вывернулись наизнанку, без передышки носились за мячом и обдирали колени об асфальт, что не помешало нам проиграть со счетом три – ноль из-за трех непростительных ошибок самого Черчилля: сначала он отдал пас нападающему соперника, потом не принял передачу в центре поля и в довершение всего забил смачный автогол – вместо того чтобы отбить угловой в поле, послал мяч прямо в наши ворота, на которых стоял я. После игры никто не высказал ему никаких претензий. Как можно наезжать на того, кто сразу после финального свистка собирает команду в центре поля и, опустив очи долу, берет всю ответственность на себя? Как можно злиться на парня, который, чтобы загладить свою вину, приглашает всю команду на матч с участием клуба «Маккаби» из Хайфы, и все знают, что он платит из своих карманных денег, потому что родители ему эту затею не финансируют? Как можно негодовать на того, кто на каждый день рождения присылает тебе открытку с самыми искренними пожеланиями, кто умеет слушать как никто, кто готов даже в Шаббат сорваться с места и покатить в пустыню Негев, чтобы навестить тебя на военной базе Цукей-Увда, куда тебя призвали на сборы; того, кто на три месяца, пока ты не устроишься в Тель-Авиве, предоставляет тебе кров и уступает свою кровать, а сам спит на диване?

Даже после того, что случилось с Яарой, я не мог на него сердиться. Все были уверены, что я впаду в ярость. Приду в бешенство. Амихай, как только услышал новость, позвонил мне и сказал: «Черчилль повел себя как последняя сволочь, но у меня есть идея. Поехали на пейнтбол в Бней-Цион, и там ты его обстреляешь. Отделаешь как бог черепаху! Я говорил с ним, он согласен. Как тебе?»

Офир покинул рабочий кабинет в разгар совещания по продвижению трехслойной туалетной бумаги, только чтобы сказать мне: «Братан, я с тобой. Я тебя на сто процентов понимаю. Но, умоляю, не делай ничего, о чем потом пожалеешь. Ты даже не представляешь себе, как нам повезло, что мы вместе! Ты даже себе не представляешь!»

На самом деле умолять меня не требовалось. Разозлиться у меня все равно не получилось. Как-то ночью я даже поехал к его дому. По дороге я распалял себя, повторяя вслух: «Ублюдок, вот же ублюдок!» – но, когда добрался до места, подниматься к нему мне расхотелось. Может, заметь я в окне квартиры его силуэт, кулаки у меня и сжались бы, но его не было, и я просто сидел в машине, брызгал водой на ветровое стекло и включал дворники, брызгал и включал дворники, а когда длинный рассветный луч коснулся солнечных батарей на крыше, уехал. Я представить себе не мог, что ударю его. Хотя он этого заслуживал. Хотя, когда во время последнего чемпионата каждый из нас загадал по три желания, мои – все три – были связаны с Яарой. Записывать желания на бумажках придумал Амихай.

После того как Эмманюэль Пети забил третий гол, стало ясно, что Кубок возьмет Франция, и нас охватило смутное чувство разочарования (мы болели за Бразилию). Мы доели приготовленные Иланой буреки с привкусом слез, догрызли все семечки, а от арбуза с фетой остался последний ломтик, который никто не решался взять, и тогда Офир сказал: «Слушайте, а я вот тут подумал: мы, между прочим, уже пятый чемпионат смотрим вместе!» На что Черчилль тут же возразил: «С чего ты взял, что пятый? От силы четвертый».

Мы начали считать.

Мексику 86-го года мы смотрели в доме отца Офира в Кирьят-Тивоне. Бедная наивная Дания проиграла Испании со счетом пять – один, и Офир расплакался, а его отец процедил сквозь зубы: «Вот оно, материнское воспитание». Чемпионат 90-го застал нас в разных городах на Палестинских территориях, но однажды выдался Шаббат, когда мы все получили увольнительные и собрались у Амихая, чтобы посмотреть полуфинал. Кто тогда играл, мы уже не помнили, потому что в доме крутилась его младшая сестра в коротеньком красном халатике, и нам, солдатам, стало не до футбола. В 94-м мы уже были студентами. Черчилль первым переехал в Тель-Авив, а вслед за ним в большой город перебрались и мы. Нам не хотелось терять друг друга из вида, а Черчилль сказал, что только там у нас есть шанс проявить себя.

– Но финал девяносто четвертого мы смотрели в Хайфе, в больнице «Рамбам»! – вспомнил Офир.

– Точно! – подтвердил я.

Я ужинал с родителями, когда со мной случился самый страшный в моей жизни приступ астмы. Пока меня везли в больницу, я временами всерьез верил, что сейчас умру. Врачи стабилизировали мое состояние уколами, таблетками и кислородной маской, но еще на несколько дней оставили меня