Золотая кровь - Евгения Черноусова Страница 2

со знакомыми по даче в глушь какую-то неизвестно зачем. С бывшим мужем и его дочерью какие-то встречи непонятные — к чему? Ну ладно, девочка хорошей оказалась, теперь уже породнились. Но потом вдруг в Москву Оля сорвалась, и это в то время, когда Танечка в больнице. Несколько дней отсутствовала, и опять молчит. Мы успокоиться не успели, и вдруг какая-то непонятная родственница нагло поселяется в её доме. Да ещё беременная! Да ещё хамка! Я боюсь, что Олю в очередной раз как-то облапошат». «Ну, если Римма с Аликом в курсе, они не позволят». «Ага, то-то в прошлые разы не позволили. Нет у Оли ни мужа, ни сына, ни жилья. Осталась у неё только собственная жизнь. А если и её отберут? Инна, если Оли не будет, вся наша компания распадётся. Ну да, в заботе об Оле — мой шкурный интерес. Я боюсь одинокой старости. Помнится, когда у меня родители друг за другом ушли, я только у неё спасалась. Квартирка у неё малюсенькая, Сашенька небольшой тогда был, но всегда ещё кто-нибудь из детей Асоянов, Андреевых, Савельевых. И я в расквашенном состоянии. Посижу в этом гвалте — и отмякну. Как нам без неё? Оля — она такая. Всех этих детей она из болезней выхаживала, уроки с ними делала, в случае каких-то семейных катаклизмов первая бросалась взрослых мирить, кормить, успокаивать. Я бы никогда не стала общаться с Проничевой, не простила бы Алика, но ради Оли терпела Таньку, а к Алику и его несчастным детям даже привязалась. А уж они всегда считали Олю главной роднёй, называли себя ольгинскими». «Как-то это грубо звучит. Ну, сказали бы тёти Олины». «Это такое историческое наименование. Мы, ну, наша компания, все себя так звали. От Проничевой пошло. В том доме, где Оля жила, к коммунальной квартире одну комнату занимали три старушки, их все звали монашками и считали сёстрами. Одна лежала парализованная, другая только в окошко выглядывала, а третья, самая младшая из них, их обслуживала. Ей уж за семьдесят было, такая вот ровесница века двадцатого. Бабуля кроткая, её соседи обижали, а она им противостоять не могла, а Оля всегда за неё вступалась. Вот она ей о себе рассказала. И не сёстры они, и не монашки. Рядом с их домом, на углу, где газон, раньше большой дом стоял с верхним деревянным этажом, он в конце пятидесятых сгорел. До революции там был Ольгинский детский приют трудолюбия. Туда сирот помещали, учили их труду, в основном, сельскохозяйственному. Вот эти бабули, тогда ещё подростки, из воспитанниц были. Когда приют закрыли, детей поменьше в детдома вывезли, а больших оставили как бы в общежитии. Так они и прожили там лет сорок. А после пожара им в ближайшем доме комнату дали. Вот Проничева и ржала, что у Оли тут и приют, и трудолюбие. Чуть что, командует детям: «В приют!» А они и рады. Детки её дома почти ничего не делали, а у Оли как миленькие и готовили, и посуду мыли, и младших на горшок высаживали. Мы тоже тогда себя ольгинскими звали. Помню, Савельев, Тани Якушевой муж первый, он не с нами учился, а на два курса старше, так свысока по поводу своей компании: мы одной группы крови! А Таня ему в ответ: а мы тоже, и не в переносном смысле, а в прямом. У нас у всех была вторая положительная, вот кроме шуток! У детей по-разному, а у нас, у однокурсниц, а ещё у Алика и у Вити, вторая. Считали, что и у Оли, а оказалась какая-то она не такая…» «Прикольно. У меня, кстати, тоже вторая, наверное, поэтому я в вашу компанию влилась. Но это вторая по распространённости группа. А что касается Олиной крови, она ведь теперь банк пополняет. Так что нет поводов для волнения. И не сравнивай тех старух со своими однокурсницами, другой уровень образования, материальный уровень другой». «Я вот сейчас, когда с теми старухами почти сравнялась, стала бояться, что останусь в одиночестве, если с Олей что-то случится».

«Ладно, не истери, Света. Что тебя напрягает, рассказывай!»

«Мне кажется, в этом как-то замешана Людмила. Римму аж колотит, когда она имя её слышит…» «Да мы все так при её имени!» «Нет, Римма из нас самая выдержанная. Вот скажи, как Людмила втесалась в нашу компанию? Ведь вынырнула она где-то лет двадцать назад?»

«Меньше. А виновата в этом я. Мы ведь тогда соседками были…»

Глава первая. ЗОЛОТЫЕ ЮБИЛЕИ ОДНОКАШНИЦ

«Кто это — Кронид Коренов?» Это Лена Братаева спросила. Люда опешила: о чём она? А Лена уже отвернулась к окну. А, вот она о чём! Сквозь муть мелкого дождя виднелся цвета сурика корпус судна. «Корабль», — прошептала она. «Тундра нецивилизованная! Корабль — военный, а это — что-то рыболовное. Я не про посудину спрашиваю, а про чувака, которого увековечили». Люду Ленкино хамство покоробило, но она сдержалась: такой уж у них на курсе стиль общения. Пожала плечами, но ответила: «Какой-нибудь адмирал… или герой».

«Следова-тиль-но!» — привычно взвизгнул на идиотском слоге «тиль» профессор Колосов. И так же привычно по аудитории пролетел смешок.

Звонок. Вскочившие курильщики перекрыли Люде вид на кафедру и профессора. Когда они просочились через двустворчатую дверь, на кафедре уже не было профессора, а на доске — формул. Лаборантка мыла тряпку под краном, а доска блестела.

«Таня, ты успела переписать последнюю строчку?» «А, на фиг эту химию! И всю ленинградскую погоду туда же!» Таня Проничева, хорошенькая брюнетка с длинными волнистыми волосами, демонстрировала ямочки на щеках только в присутствии парней. Теперь, когда оказалась в чисто девичьей компании, она явила миру кислое выражение лица. Римма Белых подмигнула Лене, мол, не погода Танечку удручает, а отсутствие кавалеров. Но Лена не поняла и сказала: «Есть средство, называется "Сорок лысых". Мама рассказывала. Нужно на листке перечислить сорок лысых мужиков, листок разорвать на сорок клочков и выбросить в форточку. И дождь прекратится».

«О, — дохнул на неё табачищем вернувшийся в аудиторию Юрка Козлов. — Первым пиши Колосова!» «Хрущёв, Подгорный», — подсказала Люда. «Кто про что, а комсорг про Политбюро», — хихикнула Римма. Ввалившиеся в аудиторию баскетболисты ленинградского «Спартака» Саша и Валера, числившиеся в 115-й группе и даже иногда посещавшие лекции, предложили массажиста их команды и сторожа спортивной базы, Вадик Бжалава — своего дядю Георгия. Таня Проничева сияла ямочками и звонко хохотала. После звонка Лена объявила: «37 фамилий. Ну, ещё троих!» Но нашла коса на камень.